Он подчинился и, приобняв ее, увел в свою комнату.
Там догорала последняя свеча – остальные давно погасли, – и Ли-ли подошла к столу, зажгла масляную лампу. Пламя подсветило девичье лицо, и тень от золотистых ресниц упала на щеки, по каштановым волосам заплясали красные блики. Девушка стояла в мягком сияющем полумраке, улыбалась и смотрела на Аданэя с нежностью. Потом бросилась к нему на шею, покрыла его лицо поцелуями, а он подхватил ее на руки и отнес на кровать.
Ли-ли ласкала, обнимала и целовала Аданэя с отчаянной, болезненной страстью, понимая, что это, возможно, в последний раз.
Он не хотел причинять ей боль, но раскаиваться было поздно: Ли-Ли уже терзалась и его равнодушием, которое угадывала за показными чувствами, и его грядущим отъездом из замка.
Умиротворенный, Аданэй сидел на кровати, прислонившись к стене. Ли-ли, едва прикрытая одеждой, примостилась рядом. В ее глазах отражалась печаль.
– Ты уедешь, – сказала девушка, – а что останется мне? Опостылевший замок… Сад… Я так любила его раньше! Иногда казалось, что деревья меня слышат и понимают. Но с тех пор, как появился ты, они уже не так радуют. Аданэй, мой царевич, – она коснулась пальцами его губ, – мой бедный царевич.
– Отчего же бедный? Если ты об изгнании и рабстве, то, дадут боги, это не навсегда. Скоро все изменится.
– Я не об этом...
– О чем же?
– Просто ты… мне кажется, ты иногда намеренно ведешь себя дурно, чтобы убедиться, что тебя любят даже таким. Тебе нравится мучить тех, кто любит тебя, да?
Аданэй нахмурился: слова Ли-ли ему не понравились, раньше она не говорила ничего подобного. Неясно, какие еще нелепые мысли скрывались в ее голове. Он приподнял брови и, закинув руки за голову, упал на кровать.
– Я ничего не понял. Кого я мучаю?
– Других… меня. Тебе хочется, чтобы все вокруг тебя любили, потому что сам ты не можешь… И ты хочешь, чтобы каждый раз тебе это доказывали, не взирая ни на что, ведь это бы значило, что ты достоин…
– Что за глупости?! – приподнявшись на локтях, Аданэй помотал головой и нахмурился, недовольный: зачем Ли-ли решила разрушить умиротворение этого вечера?
– Разве? Неужели ты не наслаждался осознанием, что я ни в чем не могу тебе отказать? Я думаю, иногда ты звал меня к себе в самое неудобное время или, наоборот, выпроваживал, чтобы в очередной раз убедиться, что я в твоей власти. Я не знаю, почему так… – Она провела пальцами по его волосам, но Аданэй отбросил ее руку, надеясь, что девушка замолчит, но она не замолчала. – Наверное, ты просто родился таким. А может, когда-то тебя самого отвергли, и теперь ты не можешь себя ценить, и поэтому тебе нужны доказательства от других, и поэтому ты заставляешь их страдать.
– Наверное, ты права. – Аданэй со скучающим видом зевнул, пряча злость. – Наверное, я и правда недостаточно себя ценю, раз связался с какой-то рабыней и терпеливо выслушиваю ее бредни.
– Вот видишь, – вздохнула Ли-ли, – ты опять.
– Разве я сказал неправду, и ты не рабыня?
Она словно не услышала и продолжала тихо, нежно:
– Я бы хотела помочь тебе, но ты не позволяешь.
– Помочь? Девочка, ты помогла мне тем, что подслушала тот разговор, больше от тебя ничего не требуется.
Он поднялся с кровати и в раздражении прошелся по комнате. Ли-ли опустила глаза и прошептала:
– Может, со мной ты научился бы любить... Хотя бы себя.
– Себя я и так люблю. А ты больше не пытайся лезть мне в душу, все равно ничего там не поймешь, ума не хватит.
– Зачем ты меня обижаешь?
Аданэй смутился и, пожав плечами, пробормотал:
– Сам не знаю… Я не хотел, прости. Но сейчас тебе лучше уйти.
Ли-ли поднялась, непослушными руками одернула платье, завязала под горлом льняные тесемки, затем поправила рукава и с боязливой надеждой глянула на Аданэя. Он же смотрел в окно и не заметил ее взгляда. Девушка вздохнула и, опустив голову, тихо удалилась.
Аданэй тоже недолго оставался внутри: через несколько минут после ухода любовницы вышел из комнаты и отправился в сад.
Гроза закончилась, земля, упившаяся влаги, чавкала под ногами, воздух был свеж и ароматен, но Аданэй едва это замечал. Его занимали другие чувства и мысли – он все еще злился на себя и на Ли-ли.
«Отвергли», сказала она. А еще сказала: «поэтому тебе нужны доказательства от других». Она посмела озвучить то, что Аданэй сам едва осознавал, о чем не хотел думать и помнить. Теперь же воспоминания полезли в голову…
…В тот день он, маленький, сидел на коленях у подвыпившей няньки, и понял из ее болтовни, что у них с Элимером разные матери. Настоящая мать Аданэя была любовницей его отца. Будущий кхан – тогда еще кханади Сеудир – и не думал брать в жены дочь обедневшего вельможи, хотя, если верить няньке, был сильно в нее влюблен. Но наследник престола не мог пойти на поводу у чувств, поэтому женился на принцессе Райханской. Впрочем, с любовницей по-прежнему проводил больше ночей, чем с женой.
Спустя два года любви юная женщина понесла – и в это же время у нее появилась возможность выйти замуж за богатого вельможу, знатного воина. Тогда она отдала своего новорожденного сына – Аданэя – его отцу. Ублюдок, так она сказала, ей не нужен, пусть он и сын наследника. Ей все равно, даже если он умрет.
Это открытие свалилось на Аданэя в возрасте шести лет. К тому возрасту он уже многое понимал и сразу догадался, почему на лице кханне, которую привык называть матерью, при взгляде на него так часто проскальзывает отвращение, и почему она только Элимера целует, обнимает и гладит по голове. В те далекие годы Аданэй злился на брата и завидовал, но никогда никому не рассказывал о том, что узнал. Лишь поэтому старая нянька не поплатилась за болтливый язык. С того времени он и начал свои игры с людьми, особенно с женщинами – в основном неосознанно, хотя порою все-таки задавался вопросом, что же с ним не так и почему.
Когда он повзрослел, то нашел свою мать и отомстил ей. Мысль, что Ильярна, должно быть, до сих пор помнит эту месть, приносила злобное удовольствие.
Аданэй еще долго бродил по темному саду, а наутро, измученный бессонной ночью, навсегда покинул замок. Ли-ли, прильнув к окну, провожала его взглядом.
Они никогда больше не встретились.
* * *
Аданэй с Ниррасом и двумя телохранителями, которые дожидались военачальника в деревне подле Якидиса, ехали на невзрачных лошадках по грязной, размытой дождем дороге, которая под ярким солнцем высыхала едва ли не на глазах. Через несколько дней провинция осталась позади, но до столицы все еще было не близко.
По главному тракту не поехали – на нем слишком много людей, – а свернули на неприметную тропу, которой давно никто не пользовался. Узкая и ухабистая, она то исчезала, то появлялась вновь. Иногда приходилось спешиваться и продираться сквозь кустарники или тащиться по заросшим колючками низинам. Ночевали зачастую на голой земле, закутавшись в плащи, огонь предпочитали не разжигать.
Иногда на пути встречались деревушки, сплошь состоящие из покосившихся, крытых соломой лачуг. Жители встречали путников настороженными взглядами и даже за деньги не всегда соглашались впустить на ночлег или продать еды. Люди в этих забытых богами краях были чрезмерно суеверны и полагали, будто чужаки могут оказаться хитрыми духами, злобными карликами, принявшими человеческое обличье. Нирраса это раздражало, ведь он привык, что крестьяне падают ему в ноги, но сейчас, путешествуя с такой обузой, как Аданэй, предпочитал не называть своего настоящего имени. Вот и приходилось ему терпеть хамство черни.
Рано или поздно все заканчивается, закончилась и глушь. Они покинули болотистую местность и выехали на широкую дорогу. Выложенная когда-то серым камнем, она почти полностью разрушилась, но после лесной чащобы двигаться по ней оказалось легко и даже приятно.
Все чаще попадались зажиточные деревни, в некоторых встречались даже постоялые дворы с трактирами. Жители этих мест отвечали неизменным дружелюбием тем, кто имел охоту и, главное, возможность заплатить за ночлег и съестные запасы полновесными монетами.
