Горан с поклоном поставил братину на курган и сел рядом, так же сделали и братья Таиславичи. Слова тут были не нужны, оставалось отпустить мысли и посмотреть на небо. Хотя даже небо было лишним, только молчание оставалось для мёртвых от живых. От поместья едва доносился шум праздника, да и он сливался с ветром, играющим с ветвями, отгораживающими это место от суеты. Княжич долго сидел на земле, вспоминая по именам всех, кого они потеряли за этот год и ему было так горько, что даже раньше выпитый мёд превратился в желчь. Но не в его силах хоть что-то изменить.

Уже за полночь он отпустил Камила и Радима, наказав им проследить за дружиной, особенно поутру, а сам ушел не зажигая никакого огня. Дорогу увидеть хватало звёздного света, да и сбиться с пути по которому ноги сами несли было бы стыдно. Очень скоро Горан оказался на настиле под крышей, там, где на стене ещё виднелся след копоти от когда-то давно горевших лучин. Странно, но тут ему удалось заснуть почти сразу и проспать до позднего утра не просыпаясь.

На следующий после праздника день было приготовлено большое событие — разговор с побеждёнными.

Нет виры больше жизни, да не твоей, а твоих детей.

(мудрость людей, напутствие младшим)

Воздух пах пролежавшим зиму сеном, а снаружи доносился гомон оживлённого поместья. Было уже позднее утро, только княжич Горан не хотел просыпаться, он продолжал полусидеть полулежать прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Сна уже не было, но он пытался растянуть краткий миг грёз на подольше. Только мечты всё равно ускользали и терялись в голосах снаружи, перестуке и рассыпались под ударом колокола. Пришлось открыть глаза и перед уходом в очередной раз взглянуть на пятно копоти.

— Надеюсь, у вас всё хорошо.

Горан выбрался через лаз, спустился и ненадолго зашел в свою камору, а потом отправился на окраину к закрытому двору. За год это место, казалось, не изменилось, может лишь деревья рядом стали пышнее, да и то едва заметно, или забор чуть потемнел, но так и должно быть. Горан тяжело вздохнул, глядя в землю, а потом распрямился и двумя руками распахнул ворота.

— Доброе утро, родные мои! — громко поприветствовал он. — Как всё то время поживали вы? Сестра Углеша? Княжник Куча?

Ответа не было. Княжич стал оглядываться и подмечать неубранный двор, непорядок в дровнике, незакрытые двери в сарай. Чем больше видел, тем сильнее хмурился. Пока решительно не поднялся на низкое крылечко и не вошел в дом. Внутри его ждали грязь, прогорклый воздух, растрёпанная, в замызганной сорочке сестра, сидела у стола бездумно подперев голову, отощавший Куча, лежащий на лавке у стены и не мигая глядящий в потолок.

— Княжъ простил вас обоих и разрешил вернуться к делам княжих детей. Выходите, хватит тут умирать, — в голос невольно просочились презрение и унизительная жалость. — И хоть мне не кажется, что вам двоим хоть что-то интересно, но я скажу. В этот раз мы победили и теперь нам ещё надо справиться с последствиями. Постарайтесь показаться княжу и княжине до полудня.

Горан ушел, оставив двери и ворота нараспашку. Чистый воздух скоро смыл вонь узилища, и княжичу сделалось горько смешно. Он сам до сих пор в опале у отца, а их простили, но коль сравнивать, то покажется всё наоборот. Да и куда ему жаловаться, он-то знал какой ответ держать придётся, а они? С такими мыслями воевода дошел до дружинного дома и кликнул к себе Радима с Камилом.

В его каморе ничто не изменилось — всё так же тесно, так же пусто. Он кивнул им сесть у стола, а сам остался стоять и тяжелым взглядом рассматривать княжников. Когда этих братьев к нему отправили, они ещё совсем незрелые были — биться могли, а в руках чуть ли не одни деревянные мечи держали, и глаза были чистые, ясные. А теперь перед Гораном сидели воины с твёрдостью во взглядах и сурово сведёнными бровями. Им довелось пройти за год почти весь путь, что сам Горан одолел почти за двадцать лет.

— Вы хорошо справились, молодцы. Без вас победа нам бы ещё тяжелей далась. Я благодарен, что за моей спиной и за моей рукой стояли именно вы, а не кто-то другой, — он говорил не громко, будто бросая тяжёлые камни. — Только вы не хуже меня знаете, сколько крови мы пролили в этой войне. Из старшей дружины из пяти десятков осталось двадцать воинов, а в младшей из полутора сотен гридней теперь и семидесяти не набрать.

— В этот раз коль не подняли в щиты кметов, то не выстояли бы. И сейчас всё тихо да гладко лишь оттого, что ополчение в приместье стоит, по домам не распущено. Но долго ли решит княжъ эту тысячу кормить? — Радим распрямился и скрестил руки у груди.

— Не долго, самое большее две недели. Вот вам и дело на это время. Пройдите, поговорите, можете воинов взять, кого витязями пожаловали, или гридней, что постарше и потолковее. Расспросите кто служить пожелает и кто ратному делу близок. Может среди них нам в младшую дружину кто и наберётся. Отроков подросших тоже не забудьте, но их одних не хватит. А из младшей в старшую кого поднять, я у княжа сам завтра спрошу.

Братья кивнули, соглашаясь и перешли к другим дружинным делам — кто из воинов на поправку от ран пошел, кто больше в единый строй не встанет и куда его приставить, что передать тем, что теперь за ополчением приглядывают. Пока обсуждали, отрок им обед принёс прямо в камору. Горан улыбнулся, он узнал мальца. Это был один из парочки Всемила и Всемира, но кто именно быстро не вспомнилось. А мальчик с восторгом и робостью быстрым цепким взглядом оглядел всех троих, чуть поклонился и поспешил выбежать во двор. После случившегося ели в весёлом настроении.

После обеда они разошлись в разные стороны — Камил к витязям, Радим к ополчению, а Горан в терем, где княжъ устраивал судилище.

Гридница может и вместила бы в себя всех, как полтора года назад при памятном совете, но вот старикам долго там сидеть было бы тяжко. Поэтому решили вынести всё вверх на гульбище. Вот и возвели там помост, закрыли коврами, а поверх поставили престол резной из гридницы. Для старейшин на том же помосте лавку попроще. Напротив коник вынесли и на него не то что бы меха положить, даже простой холстинушкой не прикрыли. И для княжини место не подготовили.

На гульбище уже начали собираться княжники и витязи, все в нарядных одеждах. Горан прошелся по высокому крыльцу и между главами терема, задержался возле двери в его жилище, но не зашел внутрь, решив не менять простую волховку. Спустился вниз и у первой ступени стал дожидаться квилиновичей и воинов их провожающих. Полдень настал и солнце заметно пригревало голову, но ветер был ещё прохладным и влажным, стоять было жарко и холодно разом.

Но долго ждать не пришлось — наверху зашумели и успокоились, подали сигнал и в ворота завели то ли гостей, то ли пленников. Княжич поприветствовал их, кивнул братьям по дружине и повел всех по ступеням. На гульбище Горан взошел первым из них и поклонился княжу, объявил квилиновичей поимённо и отошёл в сторону.

Чужой княжъ после обмена пустыми словами с Тернием, расположившемся на мехах среди резных подлокотников, и с достоинством сел на приготовленный ему коник. Его сыновья и ближники хотели было встать рядом, но им тычками указали на место, заставили опуститься на колени. Горан смотрел на это безобразное действо и ухмылялся. Он вспомнил какой приём оказали ему с сестрой, да и скольких положили после, и ему было ни на крошечку, ни на капельку не жалко униженных из чужого клана.

Княжич наблюдал, как по старшинству высказывались его отец, старейшины, а потом и княжий дядя, и как проигравший ответ держал. Горан скучал все два часа, пока судили да решали, думали и спорили. Встрепенулся он и прислушался лишь когда старик Еля на правах старшего годами и коленами вышел в середину и объявил что порешили:

— Случившееся о том годе было бедой для обоих кланов, и хоть вина лежит на Квилиновых внуках, есть в том и наш недосмотр. Породниться теперь мы в этом колене не сможем, значит и свадьбе не бывать. И нашу Углешу мы больше сосватать честь по чести не сможем. За это род жениха должен расплатиться человеком, изгнать княжича Чеслава. За оскорбление, что наши люди учинили мы тоже расплатимся. С сего дня княжник Куча больше не будет частью нашего рода. — Еля прокашлялся, махнул рукой и его правнук Орёл ему принёс чашу взвара глотнуть. Потом старик продолжил: — Но это дело семьи одной и семьи другой. А война между кланами войной. За наших воинов, за наших гридников и кметов по вашей вине погибших виру берём землёй. За раненных — серебром. Тех, что в плену держали и целыми вернули, мы зерном оплатим по пять пудов, кто погиб или увечен стал, тем вы зерном возместите по двадцать пудов на каждого. На сим закончим и оставим обиды в прошлом.