Александер изобразил какие-то витиеватые движения руками и отставил ногу, присев на вторую — видимо, это было что-то светско-приветственное.

— Madame, вы, как всегда, обворожительны. И ваши oiselets (прим.: пташки (фр.)) — все, как одна, достойны всяческого восхищения. Вот, видите, я даже не смог удержаться и не порекомендовать ваше выдающееся во всех, — тут брови стрига едва уловимо дернулись, — во всех отношениях заведение.

— Ах-хааа… — протянула madame. Она оценивающе смерила Макса взглядом, одобрительно улыбнулась, а потом отвела обоих в уголок, за столик, стоявший несколько отдельно от прочих. — А господин…

— Не думаю, что вам интересна его фамилия, — мягко, но с предупреждением в голосе отрезал барон, а потом уточнил: — думаю, «майстер Макс» будет достаточно. И, предупреждая ваш следующий вопрос: нет, его вкусы почти традиционны. Почти. Но нам нужна девушка широких взглядов, крепкая и выносливая.

Под совокупно изучающими взорами «майстер Макс» снова залился краской. Зверь внутри заворочался, зарычал, потребовал показать клыки. «Dominus pascit me (прим.: Господь пастырь мой (лат.), буквально – господь направляет меня)... — начал он повторять про себя, — dominus pascit, а ты слушаешься, понял? Homo sum. Dixi (прим.: Я человек. Я сказал (лат.), буквально – «все, точка в споре»)».

Кажется, хозяйка бардака приняла какое-то решение. Она пощелкала пальцами в воздухе, и к ней подбежал угодливо изогнувшийся тип, напомнивший ликантропу хорька: однажды он такого придавил в лесу по просьбе повара, жаловавшегося на убыток среди кур. Здесь, впрочем, хорьки с курами управлялись иначе.

— Позови Джулию. Пусть идет в седьмую комнату и готовится. А вам, господин барон…

— А мне как обычно, — осклабился тот.

В темноте совершенно отчетливо блеснули иглы клыков.

***

В комнате было жарко и полутемно. Но не душно — видимо, перед приходом важного гостя ставню вынимали и проветривали. Впрочем, смеси пряных, тягучих, будоражащих ароматов это не помешало. Она словно стлалась вдоль пола, поднималась жадными вьюнками по ногам, впитывалась в низ живота… Пришлось напомнить себе, что жаться в угол и прикрываться ладонями больше не надо: не за тем пришел. Вернее, именно за тем самым. Но Господь всемогущий, как же все это…

Девушку Макс не учуял — сказалась та самая буря запахов. И когда незнакомая фигурка выплыла из-за ширмы, украшенной фривольными рисунками — изрядно обалдел. Чуть не плюхнулся на широченную лежанку, позорно и стыдно.

И было, от чего. Глаза — вот что запомнилось, заметилось, врезалось посреди восприятия сразу же. Огромные, мерцающие глазищи темно-зеленого цвета. Зверь внутри даже потянулся понюхать: не стрига ли? Мысленно удержав того за холку, Макс все же дал ему немного воли и убедился: нет, не ночная охотница. Но глаза…

Пока девушка подходила ближе, из темноты выплывали прочие детали. Кожа — бронзовая сама по себе и бликующая от светильников; пахнет маслами и притирками, поблескивает и манит прикоснуться. Изгиб талии и бедер — не резкий, не крутой, не пышно-роскошный, но гармония, как в золотом сечении; подслушано у оружейников. Такие же гармоничные формы грудей — не излишние, как у селянок, не недостаточные, как у худосочных горожанских дочерей; ровно так, как надо, как правильно, как мечталось в неспокойных утренних снах. А как она переставляет длинные, стройные, невыразимо прекрасные ноги, едва прикрытые на бедрах чем-то полупрозрачным…

Последней Хагнер заметил гриву темных, практически черных прямых волос — только потому что, подойдя к гостю, девушка тряхнула своим шелковым богатством, и свет отыграл и на нем, рассыпав волну отблесков. Подбоченившись — но лишь слегка, не заносчиво, а игриво, — хозяйка седьмой комнаты поинтересовалась:

— Ну здравствуй, майстер Макс. Ты любитель смотреть — или все же участвовать?

В голосе ее слышался какой-то неуловимый акцент. Чем-то сродни выговору мессира Сфорцы, с которым юному ликантропу довелось пообщаться за время разбора его собственного дела. Ну конечно, сделал он себе пометку на память, Джулия: имя-то итальянское. Хотя для итальянки смугловата…

Собрав силу воли в кулак, Макс проворчал:

— Я вообще… эээ… не любитель. Это мой… — он зажмурился, — первый раз.

Выражение лица девушки изменилось, глаза чуть округлились.

— А ты смелый парень. Не каждый смог бы вот так сознаться. На словах чаще все герои-любовники, пылом чресел своих ублажающие сотню девственниц за ночь. По факту обычно все гораздо, гораздо печальнее… — она обошла вокруг застывшего ликантропа, вроде как ненавязчиво положила тонкую ладошку ему на плечо. — Я Джулия. Будем знакомы — и, надеюсь, приятно знакомы.

— Мне сказали, — вымолвил «смелый парень», пытаясь дышать глубоко. Господи, ну разъяснил же барон этой дуре-madame: «крепкую и выносливую»! А эта? Худоба-то какая… Хотя нет, не худоба. Стройность. Изящество. Красота. Смотреть в сторону такой — кощунство и потенциальный вред, а уж трогать… А уж прочее…

Джулия, кажется, умела читать по лицам клиентов, потому что улыбнулась и повлекла замершего при пороге гостя в сторону лежанки.

— Многое в этом мире, о, отважный майстер Макс, не совсем таково, каким кажется на первый взгляд. Ежели тебе мнится, будто бы ты неосторожными действиями в пылу страсти способен мне навредить, — она хихикнула, но не глупо, а вполне обворожительно и непосредственно, — то ты ошибаешься. Поверь, нам вдвоем будет очень, очень хорошо…

Получив в руку тяжелую чашу с каким-то ароматным вином и будучи усажен на мягкое и уютное, Макс не смог сдержать саркастической усмешки. Ну да, именно: «не совсем таково». Главное — чтобы эта славная, несмотря на профессию, девочка не узнала, каково это, когда «не совсем таково». Но Боже мой, какие у нее ловкие руки…

Рубаха, подобранная из запасов барона, расстегивалась до конца, а не только под воротом. И сейчас нежные пальчики Джулии уже добрались до живота, щекоча и теребя волосы, начавшие расти там уже лет с двенадцати.

— А еще, майстер Макс, мне ужасно нравится, когда мужчина не похваляется своей якобы силой и как бы отвагой, — журчал ее низкий, приятный голос где-то подле уха. Вино оказалось крепким, атмосфера расслабленной, у юноши поплыла голова. Зверь внутри ликовал, но его еще удавалось сдерживать. Что же ты делаешь? Что я делаю… Что мы делаем? Все эти мысли возникали и тут же смывались потоком желания. — Вот вы, когда вошли, не играли мускулами, не расправляли плечи, не изображали того, кем не являетесь. А тем не менее, я вижу, что и силы, и отваги вам не занимать. Серьезной силы и неподдельной отваги…

Девушка вдруг оказалась на полу, стоя на коленях между бедер сидящего Макса. Тот хотел было вскочить, поднять хозяйку из неудобной позы… Но нежный, раскаленный — по ощущениям — поцелуй запечатлелся ему куда-то в область соска. Сил и решимости хватило только вздохнуть. Нет, не так: простонать на вдохе. Парень глотком допил вино и оперся на отставленные назад руки, сцепив зубы: только не выпустить зверя. Только не выпустить… Dominus pascit… Homo sum…

— А еще некоторые умники напихивают тряпья в гульфик, — голос звучал откуда-то снизу, — не думая о том, что в итоге-то все равно придется его снимать. И все их фальшивые мужественные стати разлетятся тем самым тряпьем. Но у вас, майстер, как я вижу, обошлось без искусственного преувеличения… ¡Madre de Dios!

Не итальянка. Испанка. Спасибо читанному в детстве и в академии. Какие глупые, несвоевременные мысли приходят в голову! Но лучше пусть приходят они, чем он. Молчать, тварь! Молчать, сказал! Homo sum, слышишь?!

Но зверя было уже не удержать. Пальцы, ладони, губы и язык Джулии творили нечто трудновообразимое — и глубоко внутри ликантроп ощутил знакомую волну. С хриплым взрыкиванием, отчаянно цепляясь за остатки выкованной бесчисленными тренировками воли, он оттолкнул девушку и, уже ощущая перемены, откатился в сторону. Так и есть: пальцы уже начали крючиться, покрываясь шерстью.