Мысли — нет-нет — но возвращались к князю. Сейчас мне казалось — я видела его среди бунтовщиков в тот день. Но ведь это такая глупость! Откуда ему вообще знать, что меня забрали? Едва ли он всё ещё в Петербурге…

Я не узнавала о нём с момента нашего последнего разговора, и теперь я понимала пользу его отказа. Сейчас я не чувствовала тяжести на сердце — я не оставляю в Петербурге ничего, что не могло бы существовать без меня и без чего я сама бы не справилась. Всё здесь — уже прошлое, и как рада я, что и любовь — прошлое. Скажи мне князь тогда «да» — что бы я переживала сейчас? Несколько дней счастья, и затем — ссылка, расставание, разочарование ещё большее, чем то, что я уже испытала. Это бы сломало меня.

Во всём благо. Не это ли чудо?

— Вашество, там к вам гости-с, — я посмотрела на Дусю. Она была необычайно бодра в последние дни, но вела себя странно. И ей, и Тихону я уже сообщила — отправлюсь без них, и, если Тихон принял это стойко, Дуся словно бы вовсе меня не услышала — продолжала собирать вещи, иногда спрашивала меня о том, чем мы вместе займёмся в пути, или, как сейчас — крутилась рядом, словно забыла — я уже давно освободила её от всяких работ. А может и правда забыла — со стариками такое бывает, но отчего-то сердце совсем не на месте — словно я её обманываю. Тяжко нам будет расставаться, и мне стыдно от того, что вся тяжесть падёт на мою старушку.

Гостей я ждала — Безурков, бывший у нас часто, и Подземельный — гость куда более редкий, — прямо как тогда, в нашу первую деловую встречу, пришли ко мне вместе с поверенными. Я попросила их об этом — дела не ждали. Конечно, Синицыны справились бы со всем, что бы я им ни поручила, но зачем нагружать их лишними заботами, когда есть лица куда более для этих дел свободные.

— Добрый день, господа. Чудесная погода, не находите?

— Ночью подморозило, — Степан Андреич передал пальто подоспевшему лакею.

— Дело к зиме, — улыбнулась, хотя, конечно, моей улыбки они не видели. — пройдёмте. Рада вас видеть.

— Как вы, Лизавета Владимировна? — проявил участие Подземельный. — Виктор рассказывал, что вас забрали с рассветом.

— А откуда же это известно Виктору Викторовичу? — посмотрела на Безрукова с подозрением. Тот замешкал, в итоге решил вовсе не отвечать — пожал плечами.

— Благодарю, что выплатили штраф и за наших людей, хотя, право, не стоило — нам бы то было по силам.

— С моей стороны было бы дурным тоном, Степан Андреич, оставить это на вас — люди вышли поддержать меня, с вашего, я полагаю, дозволения. К сожалению, единственное, что мне по силам — хотя бы не дать вам расходовать на это дело из собственного кармана.

— По правде, когда Виктор примчался ко мне с новостями — я идеей загорелся. Сам, конечно, не отправился за вас горланить, сами понимаете — я и так недавно провинился, папенька бы…

— Понимаю, — не позволила ему оправдываться — он в целом часто был в состоянии «провинился», любовь к кутежам дорогого стоит. — Я удивилась, увидев на площади столько народу.

— Все прямо-таки жаждали вас поддержать. Знали бы вы — сенные до сих пор переговариваются о том дне. Тимашева желают линчевать.

— Действительно? Мне его даже жаль — сколько проклятий свалилось на его голову за всё время службы?

— Уверен, заслужено, — Виктор привычно бухнулся в кресло. Я принимала их в той же гостиной, что и всех гостей — она нам полюбилась. Виктор с Ильёй вечерами играли здесь в шахматы и пили чай — алкоголь Илья не привечал ни в каком виде. — Я бы и сам его!.. Катерина рассказала, что он на вас — как свинья на трюфель. Всё изрыл, лишь бы к чему прицепиться. Даже абсурдно!

— Я узнала, откуда эта особая нелюбовь к Вавиловым.

— Расскажете?

— Когда отца арестовали среди прочих декабристов, на нём было немало обвинений. Тогда Тимашев — отец нынешнего, собрал всё необходимое, там хватило на Сибирь, но отец кое-где приплатил, кое-где договорился, и Тимашева старшего со всеми его кипами задвинули, а из-за излишней прыти — отстранили. Никому тогда не было выгодно срываться на Вавиловых — бывший император это понимал, а Тимашев — нет. Вот нынешний глава Канцелярии и решил отыграться на мне — за прошлые обиды.

— Видать, сильно задело.

— А я слышал эту историю, — хохотнул Степан. — Говорят, старший Тимашев спился, нынешний еле-еле на службу пробился — все дивились, как же у него это вышло, насколько надо было быть исполнительным. Вот теперь история разукрасилась — понятно, откуда ноги растут.

— Ну, — вздохнула, — сегодня не об этом. Не то чтобы вся эта история хоть как-то обеляет Тимашева в моих глазах — если на отца у них, может, и было что, про меня безбожно приврали.

— Знамо дело, оттого и при титуле остались, император не дурак, — Степан тоже сел. — А будет чаю?

— Непременно. Скоро принесут.

— О чём же вы, драгоценнейшая, хотели так срочно поговорить? Да ещё и с поверенными.

— С поверенными вы как-то собраннее, Степан Андреич, — хмыкнула. — Вот и позвала.

— Ну совсем уж вы обо мне плохо думаете, неужели я своей головой думать не могу?

— Можете конечно, но иногда ленитесь.

Безруков расхохотался.

— Что правда — то правда! А вот и чай! Что-то я замёрз сегодня, — Степан буквально вырвал из рук Светланы чашку, подул по обыкновению, потом снова и процедил сквозь зубы пару мелких глотков. — Ох-х, хорошо!

Отличный он человек — и товарищ. Не самый деятельный, но обязательный донельзя — ни разу ещё не подставлял. Что не обсудим — всё с его стороны с иголочки, хотя сам он в дела не шибко и вникает, даже — я бы сказала — не разделяет. Он из того сорта дворян, кому дела нет до образования простого народа, да и не верит он, что от отмены крепостного права может быть польза. Но помогает — по мере сил. Это и ценно.

— Наше с вами соглашение подошло к концу.

— Это которое? — тут же встрепенулся Виктор Викторович. Подземельный же продолжил цедить чай.

— Помнится, ваши семьи выделили специалистов, по паре в каждый уезд — для обучения моих крепостных. Срок их работы истёк и, скажу я вам, отработали они успешно — воспитали почти три сотни знатоков своего дела. Каждый теперь может и сам обучать.

Подземельный, потянувшийся за сахаром, замер.

— То есть мы от этого дела теперь свободны?

— От этого, — выделила интонацией, — свободны.

— А от какого же — нет? — он прищурился.

— Напомню вам, что каждая школа и госпиталь, построенные в моих имениях с вашей помощью, являются вашей собственностью и вашей ответственностью.

— Не было печали, — фыркнул Степан. — И что же?

— Надеюсь отныне вы займётесь ими вплотную. Условия всё те же — обучение моих крестьян, если хотите — расширяйте места и берите людей из других уездов, но для моих людей — особая квота. Стипендии. Лечение. Припоминаете?

— Припоминаем…

— Земля, пока действуют учреждения, в вашем безраздельном пользовании без какой-либо платы.

— И это помним, — кивнул Подземельный.

— Однако я больше не смогу следить ни за успехами, ни за провалами, ни за развитием. Учебные программы, методы лечения, число специалистов, сохранность зданий и территорий, а главное — эффективность всего этого, — под вашим контролем.

— И вы сомневаетесь, что мы в будем этим заниматься? — Безруков, кажется, немного обиделся.

— Скорее, Виктор Викторович, я надеюсь — что будете, а на сомнения у меня попросту нет времени. Вы сами видите необходимость подобных учреждений, в перспективе можете оценить и доходность — можно выделить места для платного обучения, сдавать классы, лечебные кабинеты, да даже лаборатории для аптечного производства — что угодно. Уйма возможностей.

— Вам не стоит беспокоиться об этом, — Виктор Викторович мягко улыбнулся, — столько ваших сил было вложено — мы не посмеем пустить всё на самотёк. Конечно, это потребует от нас больших усилий, но, полагаю, ваши управляющие смогут ввести нас в курс дела.

Подземельный искоса глянул на друга, положил в рот кусок сахара и не стал спорить — согласился с решением. Конечно, заниматься чем-то столь ответственным он не хотел, однако понимал, что рано или поздно ему придётся, и почему бы не начать с земских больниц перед тем, как все дела отца взвалятся на его плечи.