— Ваше сиятельство! — из салона выпала старуха явно не того положения, чтобы делить экипаж с госпожой. Она мигом накинула на разгорающийся огонёк, словно бы туша его, тёплую не по сезону песцовую шубку. Девица, озябшая, укуталась, воротом прикрыла лицо и, наконец, оправила платок, натянув на лоб, — только глаза и сверкают. — Снова же заболеете!

— Во мне пыл негодования, Дуся, к такому болезнь не пристанет!

Демид медленно — излишне медленно, но до положенного этикетом уровня, — поклонился. Глаза же — как бы стыдно ни было признать — так от девицы и не оторвал. Третий год как вдовец, он давно не испытывал и толику произошедших чувств.

В ответ получил быстрый — ему в противоположность — реверанс.

— Приказываю отпустить. Тихон! — из экипажа спустился старик, смутив Демида в разы сильнее Дуси.

— Ваше сиятельство? — он встал позади, не поднимая седой, с поблёскивающей лысиной, головы.

— Прикажи накормить.

— Ваше сиятельство, продовольствие к концу подходит.

— И моё?

— Ваше в порядке-с.

— Накорми с моего, я с сегодня буду поститься, — и, отвернувшись, пробормотала, — может так хоть заглажу вину.

Она медленно направилась к экипажу. Поднимаясь, добавила:

— Всем офицерам выплати как отсчитаешь — в благодарность за работу.

Демид опомнился, когда дверца закрылась.

— Её светлость? Не изволите ли представить?.. — обратился Демид к ближайшему. Офицер не имел о личности госпожи ни малейшего представления, а вот её старик ответил:‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Её светлость графиня Елизавета Вавилова.

Демиду стало нехорошо. Он, сперва поджав губы, всё же спросил:

— В каком её светлость родстве с графом Фёдором Евгеньичем?

— В супружеском, — был озвучен приговор. И так тошно стало, словно бы не выдавали каждую вторую дворянку за смердящих тупоголовых кретинов, знаменитых разве что тем, сколько домов для утех посещают и сколько выпивают прежде, чем уйти в беспамятство.

Свет померк на месте их невольной стоянки.

— Куда едете? — спросил всё же.

— В Петербург.

— Имею в виду — сейчас.

— На стоянку.

— И мне туда же, — пробормотал Демид и, погружённый в мысли, взобрался на коня.

Странное чувство глодало князя, хотелось сорваться к бедняжке, пообещать, что спасёт её из этого брака, что и с роднёй её договорится, и с Фёдором, но кому нужна его чистосердечность? Едва ли девицы выходят за человека, а не за состояние, и едва ли не было у неё шанса отказаться. Может и любит она его, кто знает девичье сердце? А может и земли его? Хотя, казалось, столь ратующая за доброе к беднякам отношение не будет бежать за состоянием.

Видать, по любви, как бы странно ни было это признавать. Может, в Фёдоре скрывалось что-то? Что-то благонравное?

Мысли, что девицу по неволе выдали, Демид не допускал. Ему очевидным казалось, что чадо своевольное, обласканное, что родитель в любви растил и против воли не выдал бы, да и сама она — не далась бы.

Хотя чего он там понял за пять минут?

На постойном пункте, при достаточном свете, принялся он разглядывать новую знакомую. Юна, но есть в ней стать, какая только с возрастом появляется. А ходит быстро, не по-дворянски, напоминая Демиду родную тётушку.

Узнав, что постоялый двор пустует, графиня, не считая денег, приказала заселить всё своё маленькое войско, да приплатила за зимние перины, чтоб постелили тем, кому не хватит кроватей. Слуга её, Тихон, — то ли камердинер, женщине, в сущности, не положенный, то ли ещё кто — успевал только отсчитывать, ничуть не удивляясь госпожьей щедрости.

Демид улыбнулся. Правильно, женщине от брака что и стоит заиметь с чистой совестью, так это мужнины деньги. Он, помнится, сам своей Татьяне ни в чём не отказывал, чтобы скрасить её существование вечно одинокой жены потомственного военнослужащего.

Стало вдруг грустно. Вот она — обратная сторона блестящей с виду монеты. Женился, а жену настолько не видел, что и наследника не заделал, а когда заделал, то так не с душою, равнодушно, что забрало это жизнь и ребёнка в утробе, и матери лихорадочной.

Оттого Демид считал, что браки должны быть если не из любви, то из взаимной приязни, и опыт был тому подтверждением — у голодающих крестьян в семье по десять голов, а у них, на пуховых перинах спящих, дети до разумного возраста не доживают.

И теперь что — без жены, без детей, торчать в столице, пока дворяне сверкают золотом и камнями? Уже не интересно, на фронте от него куда больше пользы, но, поди, в этом деле тётушка руку приложила — не даром император так срочно зовёт: боятся, что Демид на полпути завернёт ещё куда. Вон, на Кавказе какие действия разворачиваются, и батюшка его, бывший там главнокомандующим, уже в отставке. Туда бы…

Демид замер в коридоре. Желание проветриться перед сном вышвырнуло его из комнаты, но он ничуть не ожидал, что будет не один. У единственного в коридоре окна, открытого, стояла графиня, кутаясь во всё ту же песцовую шубу.

— И вам не спится? — спросил. Графиня и не дёрнулась.

— Едва ли вам прилично заводить со мной разговор.

— Едва ли вам прилично покидать свои комнаты.

— Не поспоришь, — она глянула на него через плечо, словно бы смиряя с высоты своего положения. И то было положение не дворянское, нет, казалось, она мерилась человечностью — или же Демид накручивал себя, пристрастившийся к этому виду деятельности ещё в подростковые годы.

— Отчего же вы отпустили разбойников?

— Отчего же было не отпустить?

— Хотя бы потому, что за вами будут следующие и, возможно, они не обойдутся лишь лёгким испугом.

— А вы испугались?

Демид оторопел. Девчонка, едва ли представленная ко двору, расправлялась с ним как с зелёным лицеистом. Определённо, независимо от возраста, у женщин в крови ставить мужчин в неудобное положение.

Помолчали.

— Следующих не будет, — почтила его графиня невнятным пояснением.

— Отчего же?

— Наелись.

— И надолго?

Широким шагом графиня шагнула на подоконник, и взгляд Демида, невольный, вцепился в оголившуюся на секунду щиколотку. Он тут же его отвёл, а после рванул вперёд, желая удержать графиню от прыжка.

— Зачем вы?!..

— Смотрите, — проговорила она тихо. Демид поднёс к ней руки, готовый подхватить в любой момент. Пушистый щипанный мех щекотал ладони, сантиметр — и ситуация считалась бы компрометирующей. Хотя и без того… — Луна упала в пруд. Облака, рыхлые, не удержали… Надеюсь, не утонет.

Пейзажи князя давно уже не вдохновляли, разум его озаботился другим. Возможно показалось, но щиколотки графини в шрамах — от розог. Образ залюбленного чада пошатнулся: балуя — не порют.

— Ваше сиятельство! — воскликнули за их спинами. Князь едва сдержал желание отскочить — словно бы он сделал что-то дурное! — Спускайтесь!

Графиня тяжело — совсем по-детски — вздохнула, резво спрыгнула с подоконника и поспешила к няне — или то гувернантка? — не прощаясь.

День пути до Санкт-Петербурга

Почтовая станция

С детства во мне жила нелюбовь к военным. Хотелось бы сказать, что причина лишь в том, что они — длань не всегда справедливой власти, но правда в том, что мне попросту противно — кто-то готов убивать по приказу, часто не имея для того никаких иных оснований. И это не просто беспочвенное измышление: доказательство я видела своими глазами и оно же, кошмарами, до сих пор не даёт мне спать.

Особенной моей нелюбовью пользовались чины, хоть сколько-то наделённые властью. Правда, едва ли вы найдёте дворянина, который не имел бы офицерского — мой батюшка не исключение. К счастью, сослали его раньше, чем тот дослужился до звания, которое, не продав заведомо душу, не получают. Того же не сказать про деда, генерала. Впрочем, на войне с французами он и оставил карьеру, почив. Мысли об этом не приносили мне ни радости, ни грусти — произошло всё лет за двадцать до моего рождения.