— А он… — Безруков осмотрелся, судя по лицу — нашёл в зале товарища, понаблюдал за ним. — Полагаю, ему сейчас не до деловых бесед.

— Тогда позвольте пригласить вас к нам — на чашечку чая? Супруг, к сожалению, встретиться с вами не сможет, но, поверьте, я обладаю всеми полномочиями чтобы решить наш вопрос.

— Фёдору доброго здравия, — Безруков кашлянул. — Мы… я обговорю со Степаном — с господином Подземельным, и, как выдастся случай, мы прибудем к вам.

— Прошу — не затягивайте. Дела не ждут, — кивнула. — Что же, раз этот вопрос мы решили, я, пожалуй, удалюсь.

— Останьтесь, ваше сиятельство. Сегодня выступает знаменитая музыкальная труппа, я с месяц стоял в очереди на них.

Поджала губы. Ладно, побуду здесь час — и домой. Отказаться после личной просьбы будет верхом грубости, к тому же я надеюсь на хорошие отношения с хозяином вечера…

Недалеко от Санкт-Петербурга

Поместье Безруковых

Демид сопроводил графиню к одной из женских компаний в углу зала, а сам встал неподалёку, иногда поглядывая на свою подопечную — именно подопечной в нынешних условиях он считал графиню, ведь сам же вызвался её сопроводить.

Из головы его не выходила сегодняшняя встреча. Как он подъехал к усадьбе Вавиловых и — словно Божье провидение — сразу посмотрел на один из балконов.

Она стояла там, в домашнем платье, из-под платка выбились волосы, и ветер игриво подхватил их, растягивая и вновь сжимая пружины кудрей. Темноволоса, а кожа — фарфор. Глаза же — интересно, в кого? — большие, светлые — с янтарной сердцевиной и ярким ободком: он рассмотрел их цвет, когда графиня, уже собранная, спустилась к нему.

По правде, ему было даже приятно осознавать, что он словно бы попал в близкий круг — шутка ли, видел её лицо, а ведь она, кажется, очень ревностно относится к собственной красе. Ещё приятнее было от того, что все те взгляды, обычно полагающиеся женщинам в обществе, обходят её стороной. Награди хоть кто-то Лизавету тем похотливым вниманием, что в великом множестве можно наблюдать на каждом светском мероприятии, Демид, вполне возможно, вернулся бы к дуэлям.

А так — да, привлекает внимание, да, порождает фантазии, и, зная мужчин, Демид был уверен — что большинство этих фантазий из разряда неприличных, и всё же её настоящую не видел никто.

А вот Демид видел.

И как она юна! Очаровательная нежность её припухлых в силу возраста щёк, розовых, наивно приоткрытых губ…

Князь тяжело вздохнул, прикрыл глаза. Нет, это какое-то наваждение… Демид почувствовал себя больным — одержимым сластолюбцем, и, казалось, даже в мыслях он не имел никакого права ласкать образ Лизаветы.

Лиза… Даже имя её — нежное дуновение летнего ветерка.

Он точно болен на голову. Надо прекращать — перевести внимание на что-то иное. Или даже кого-то? При мыслях о ком не будет стыдно и не захочется самого себя вздёрнуть.

Интересно, а Фёдор видел её? Нет-нет, вряд ли, он же слёг ещё до её приезда. Но, может, в минуты просветления?..

— Выглядишь лихорадочно, друг мой, — проговорил вдруг оказавшийся рядом Лев.

— И ты тут.

— И я. Вы же сказали, что будете, вот и я решился… Паша тоже тут — но, поди, уединился с кем. Как наша Лиза?

— Беседует с дамами. Попросила через час вырвать её из светских лап, — Демид задумался. — Уже через полчаса.

— То-то ты от того угла глаз не отрываешь, — хохотнул Лев. — Ты осторожнее, а то кто-нибудь из этих прелестниц надумает, что твоё внимание им полагается — потом не отвертишься.

— Да уж как-то справлюсь, — Демид неловко переступил с ноги на ногу.

— Ты, вижу, совсем плох, — похлопал его по плечу Лев. — Может, и стоило бы, чтоб какая прелестница прицепилась. Могу представить парочку, кто будет не прочь…

— Шёл бы ты, — пригрозил Демид. Что за непристойные предложения? — Я, в отличие от некоторых, на эти дела не падок.

— Ну да, а из штанов кто-то другой чуть ли не выпрыгивает…

— Ты договоришься! — прошипел.

— Ладно-ладно, не горячись, друг мой. И всё же прислушался бы ты к совету, а то так и набросишься — с горячки — на бедняжку. Тогда и я молчать не стану — будем стреляться. А если меня переживёшь — Павлу передастся это дело. А уж если до Мирюхиных дойдёт — там все по очереди по твою душу выстроятся.

— За кого ты меня принимаешь? — устало проговорил Демид. — К Лизавете Владимировне я крайне почтителен и границ не нарушаю.

— А в фантазиях поди…

— Лёва! — уже громче цыкнул Демид.

— Понял-понял. Ну, ты меня услышал, надеюсь. Полагаюсь на твою добросовестность, и, скажу по секрету, — Лев наклонился к самому уху Демида, — ещё в первые год нашего знакомства я узнал, что она при себе всегда держит кинжал — крошечный, как раз под её руку, бебут. И уж поверь, она им воспользуется без сомнений — если нужным сочтёт.

Демида эта тайна не удивила, и всё же он иным взглядом посмотрел на свободные одежды графини, представляя, что под ними можно спрятать целый арсенал. Лизавета же, словно почувствовала, посмотрела на него в ответ. Видимо решила, что пора, и, распрощавшись с дамами, направилась в их сторону.

— Лев Николаевич, — присела в реверансе. — Рада встрече.

— А я как рад! Как вам общество дам?

— Приятно удивлена. С меня взяли обещание устроить женское собрание. Я, конечно, не отказалась.

— Полагаю, вы справитесь с подобным как никто лучше. К слову, вы как всегда очаровательны, — Лев двумя пальцами пригладил усы. — Всегда восхищался вашим интересом к истинной русской культуре. Общество славянофилов вам ещё не докучало?

— Надеюсь избежать слишком тесного общения, — в её голосе слышалось веселье. — Не люблю всякого рода «идеологии» и приверженность группам, что-то есть в этом…

— Безбожное? — догадался Лев. — И правда — свои законы, свои идеалы, своя символика, свои «предводители» — целые учения выстраиваются.

— Иногда жутковато, не так ли? А вы как думаете, ваша светлость?

— Как-то не задумывался… Полагаю, всякому обществу свойственно разделяться на идеологические группы.

— А ведь все могли бы объединиться под одним началом истины и не усложняться своё существование.

— К сожалению, человек создан слабым, вы и сами это прекрасно понимаете.

— Понимаю, — графиня кивнула, — в том и испытание, верно? Иначе зачем бы мы существовали на этом свете, если не для того, чтобы пройти какое-то испытание?

— Полагаю, у большинства мнение совершенно обратное вашему, — проговорил Демид, и они все вместе посмотрели на веселящихся дворян — пьяных, потных, местами позабывших о своей человеческой природе.

— Самое время покинуть это чудесное собрание, — отметила графиня.

— Буду рад…

Из письма Елизаветы Вавиловой графу Егору Мирюхину:

«Какъ тебѣ извѣстно, супругъ мой еще не почилъ, но и не въ здравіи. Состояніе его удручающе — тѣло его возвращается въ сознаніе, но не разумъ, онъ словно бы разучился дѣлать всё, что человѣкъ научается еще во младенчествѣ. Впрочемъ, тебѣ то извѣстно — въ болѣе яркихъ краскахъ. Въ этой связи хочу попросить тебя прислать отчетъ отъ твоего человѣка въ имѣніи — очень ужъ интересно, какъ онъ описалъ состояніе Ѳедора. И буду рада, если ты, наконецъ, разскажешь, кто же эта талантливая персона — хотѣлось бы уже познакомиться и выразить свое восхищеніе. Впрочемъ, я имѣю ​нѣкоторые​ догадки и вскорѣ, если Богъ дастъ, провѣрю ихъ.

Сама я въ добромъ здравіи, строю истинно ​наполеоновскіе​ планы. Познакомилась съ нѣкоторыми интересными личностями, но хотѣлось бы видѣть тебя. Не изволишь ли навѣстить столицу?

Какъ тамъ мои ​названные​ братцы? Какъ горы? Какъ ты?

Съ любовью,

Твоя названная племянница»

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых

Перед самым пробуждением мне привиделся образ князя: одетый в простой сюртук, штаны заправлены в пыльные сапоги. Он внимательно на меня смотрел, улыбался, а я без стеснения смотрела в ответ. Во сне мне не было неловко, я могла позволить себе рассмотреть и цвет его глаз, и как блестят его светлые, едва волнистые волосы, как сильно уже отросла щетина, показывая лёгкую, едва видную, седину под самыми кубами — князь продолжал хранить траур по отцу, не бреясь.