— Да… В общем, традиция такой магии, как и химерологии, как и алхимии, пошла из времён до современных летописей. После, кстати, в этом мире появились дроу и люди, а до этого были только дварфы и эльфы. По косвенным свидетельствам произошёл прорыв хаоса. И знаешь, чем больше я общаюсь с нашим общим знакомым под стеной, тем больше мне кажется, что это главный организатор всего этого.

— Думаешь?

— Лишь анализирую. Род Призывателей с тех времён и существует. Ну… в том виде, который мы знаем. До этого они были кончеными садистами и правителями всего подземья.

— Вау… То есть Консэтис — это, по сути, наследница очень древнего правящего рода всех дроу?

— Ну… У дроу всё как всегда. Смог сказать, что ты главнее, и подтвердить это силой и интригой — значит, прав. За тысячи лет их правления там наверняка было столько вывертов судьбы и мозгов по стенкам, что род прерывался полностью по несколько раз, но внешне всё было чинно, красиво, благородно. Классика дворцовых интриг. — иронично заметил дракон.

— А раньше там кто правил?

— В смысле? — недопонял вопрос Тенебрис.

— Ну… Как и сейчас, во главе женщины?

— Нет. В начале этого цирка там было примерно равное распределение, даже чуть больше в сторону мужчин. Потом было принято решение ослаблять мужчин друг друга, когда подземье уже было освоено более-менее. Ну а дальше дроу устаканились по численности и пространству и теперь тысячи лет просто перераспределяют силы и добытые ресурсы по тысячному кругу. Впрочем, думаю, Консэтис может это изменить. По крайней мере, то, что она творит твоими руками, очень похоже на попытку выйти на новый фронтир. Хотя если совсем уж глобально брать, то даже так, основной блок управляющих должностей занимают мужчины дроу, женщины просто интригуют лучше, но опять же, когда в тебя летит огненный валл, интриги тебе не особенно помогут. Поэтому военные структуры, не важно, магические или сугубо воинские — сосредоточие мужчин. Те же мастера клинка это вообще то высшая аристократия с полными правами, и замечу добиться успеха в этой сфере можно исключительно личным упорством и сотнями лет практики.

— Каждый раз, общаясь с тобой, я чувствую себя тупицей.

— Зато ты харизматичный! — ехидно отметил дракон.

Инкуб.

Глава Двадцать Первая.

Марш великолепного кошмара.

Инкуб ощущал, как его сущность трепещет от предвкушения, от сладостного восторга, что рождался из успеха его коварной авантюры. Под сводами храма собрались почти все жители деревни — чуть больше тысячи эльфов, за исключением горстки молодняка и детей, что пока оставались за пределами этого зловещего действа.

Храм ещё хранил следы былого величия. Тонкий аромат лесных трав медленно вытеснялся сладковатым, почти удушающим кума́ром, что мягко окутывал разум, расслабляя тело и усыпляя волю. Солнечные блики, пробивавшиеся сквозь витражи, становились ярче, отливав золотом, а тени на стенах дрожали, предчувствуя перемены. Инкуб сдерживал энергии алтаря, насколько мог, но их мощь уже пульсировала, тихая и неумолимая.

Он ждал, пока последний эльф займёт место на одной из пророщенных лавок, изогнутых, точно ветви древнего древа. В первых рядах он заметил знакомые лица: Сирена, Каэларин и даже Консэтис, чья маскировка была до смешного проста — золотые волосы, голубые глаза, типичная эльфийка. Её истинную природу выдавало бы лишь тело мёртвой женщины из отряда рейнджеров, что была случайно прибита при взятии в плен.

Люпин завершил приготовления и выступил вперёд, его голос был мягким, почти ласковым:

— Здравствуйте, братья и сёстры. Сегодня вы пришли за ответами. Каждый из вас вопрошает: что случилось с вашими близкими? Знайте же — богиня Любви услышала наши мольбы. Она даровала мне силу и миссию, что выше любых утрат. Я — её Апостол, я — Гэлиос Светоносный.

Одежда Люпина вспыхнула мягким пламенем, плащ волшебника заискрился золотыми снопами. Это был последний вздох древних богов Аэльдари, их слабое сопротивление демону, но оно лишь добавило красок в представление инкуба.

Его глаза загорелись фиалковым светом, копьё в руках дрогнуло, испуская тонкую, почти незаметную волну похоти. Она прокатилась по залу, лаская эльфов, пробуждая в них первые искры желания. Свет копья усилился, и одежда Люпина сменилась фиолетовой плащеницей с белыми фрактальными узорами, что текли, словно живые. Маэвис благоразумно прихватила его имущество, при походе на поверхность.

Люпин воплощал образ избранника богини — белый, фиолетовый и розовый, любимые цвета богини Любви пантеона эльфов, по иронии такие близкие к палитре Слаанеш. Переход от одного ярма к другому был плавным, почти незаметным, как смена дыхания.

Сначала всё началось тихо. Эльфы, ещё минуту назад сидевшие в благоговении, стали переглядываться. Их руки невольно тянулись друг к другу, дыхание учащалось. Затем первые пары слились в объятиях — мягко, почти нежно. Но вскоре храм наполнился звуками: шёпот перерос в стоны, а стоны — в крики. Сотни тел сплелись в оргии, что разгоралась под ногами инкуба. Равей выделялся в окружении трёх знакомых вдов — их движения были слаженными, жадными, полными скрытой тоски по утраченным мужьям. Неподалёку неизвестная волшебница, напротив, предавалась спонтанному безумию, терзаемая тремя юными волшебниками, чьи неопытные тела дрожали под её напором, издавая влажные хлюпающие звуки.

Волна похоти обошла Миратиэль, что сидела в первом ряду, недвижимая и холодная. Алинаэль осталась равнодушной — для неё это было привычным состоянием. Сирена же уже прижималась к Ариэль под лавкой, их пальцы скользили по разгорячённой коже, но Люпин зорко следил, чтобы ни один другой мужчина не посмел коснуться его личных любовниц. Консэтис сохранила ледяное спокойствие, наблюдая за вакханалией с толикой презрения и каплей разочарования.

— Мира… — позвал инкуб, маня её пальцем, голос его был низким, обволакивающим.

— Да, хозяин?

— Ползи.

Консэтис поднялась и ушла, её шаги были грациозны, она обходила лужи срамных выделений, что начинали растекаться по полу, точно смола.

Миратиэль сбросила тунику, обнажив бледное, дрожащее тело, и поползла к господину. Для неё это было естественно, как биение сердца. Алтарь — всё ещё скрытый мраморными плитами, под которыми тлели изувеченные тела эльфов, — принял её. Инкуб швырнул её на острый край, и тонкая струйка крови потекла из проколотой ягодицы, смешиваясь с запахом железа и сладости. Щупальце, выскользнувшее из-под алтаря, оплело её запястья, а его грубые руки раздвинули её ноги с животной силой.

Миратиэль смотрела на него с голодным восторгом, чувствуя, как его член — твёрдый, горячий, пульсирующий — трётся о её лоно, истекающее влагой.

— Да! Да! Господин! Пожалуйста! — выдохнула она, задыхаясь от вожделения.

— Повторяй… Я — Миратиэль.

— Я — Миратиэль…

— Клянусь служить Lult'tradavelapin, отдаю всю себя и всё своё.

— Клянусь служить Lult'tradavelapin, отдаю всю себя и всё своё… — она запиналась, извиваясь, её бёдра блестели от пота и соков.

— Я отрекаюсь от жречества богине Любви, ибо бог тот ложный, и клянусь служить истинной и совершенной богине до конца дней своих.

— Я отрекаюсь от жречества богине Любви, ибо бог тот ложный, и клянусь служить истинной и совершенной богине до конца дней своих… — с последним словом её душа раскололась.

Инкуб вырвал связь с её пантеоном, и разум Миратиэль пронзили тысячи игл. Она завизжала, её тело изгибалось в агонии и экстазе. Его член ворвался в неё, разрывая девственную плоть. Кровь хлынула неестественным потоком из её лона, заливая алтарь, и он видел, как на месте разрыва в её душе фракталы нового пожирали старое. Она задёргалась, крича, пока не затихла, тяжело дыша, с глазами, полными безумного наслаждения.