— Нет, я за Тимкова! — прервала Ольга. — Тимков подрапал за Волгу… Я видела!.. А стрелять я умею. Это многие подтвердят. И вы это сами знаете, товарищ командир!
— Допустим, знаю. Однако есть приказ насчет…
— Нет, из батальона я не уйду! Не подводила товарищей в труде — не подведу и в бою.
Поздняков отвернулся, глянул вопросительно на Сазыкина: как, дескать, быть? Но тот, усмехнувшись, переадресовал это обращение рабочим:
— Решайте вы, товарищи, насчет Жарковой.
— А чего ж тут решать! — раздались голоса. — Огонь-девка!.. С нами ходила на стрельбище!.. Добрым будет солдатом!.. Надеть на нее штаны — вот и весь сказ!..
По цепи прокатился игривый мужицкий смешок.
— Смир-р-но! — скомандовал Поздняков. — Отставить разговорчики! — И, помолчав, прибавил с явным для себя облегчением: — Товарищ Жаркова! Согласно воле нашего отряда, вы зачисляетесь рядовым бойцом.
— Служу Советскому Союзу! — не замедлила откликнуться Ольга.
В положенное время подкатили два автобуса, и бойцы истребительного батальона (их было 94 человека) поехали в конец проспекта Сталина, на северо-западную городскую окраину, — поехали, как подумалось Ольге, на правах самых обыкновеннейших пассажиров, потому что никто, кроме комиссара Сазыкина, еще не имел оружия.
Утро уже наступило, но рассвет не мог пробиться к земле. Весь город дымился огромной черной головней.
Около завода «Баррикады» горели железнодорожные составы. А дальше, уже в Тракторозаводском районе, произошло то, что все могли предполагать, но что все-таки оказалось для всех неожиданным: автобусы попали под артиллерийский обстрел.
Такого еще не знал город! Немецкие снаряды рвались с сухим коротким треском, создавая, как на передовой, ощущение почти физической близости врага.
Все же до Тракторного завода добрались без потерь. Здесь, у здания заводоуправления, около памятника Дзержинскому на небольшой площади перед проходной, приехавших ополченцев встретил молоденький лейтенант и сейчас же приказал прятаться в щели.
Вскоре появился генерал-майор Фекленко, начальник автобронетанкового центра. Несмотря на близкие разрывы снарядов, он монотонно-ровным, без повышенных нот, голосом объявил боевое задание: батальон должен немедля направиться по Вишневой балке в сторону Городища и там, влившись в состав полка 10-й дивизии войск НКВД, получить винтовки и танковые пулеметы с боеприпасами и занять оборонительный рубеж.
В сопровождении молоденького лейтенанта ополченцы старательным, натренированным шагом двинулись от завода в дымную горловину ближней улицы и вскоре вышли в расположение полка, который окопался в Вишневой балке, на западном склоне.
Встретил ополченцев майор Белов, великан с забинтованной головой. Он тотчас же распорядился о выдаче оружия. Вместе со всеми Ольга получила… противогазную сумку, набитую, явно не по уставу, патронами и гранатами «феньками», затем — каску, всю облупленную, предательски блесткую под солнцем, и, что еще обиднее, допотопную винтовку польского образца, особенно неприятно поразившую своим коротеньким стволом с грубой волдыристой мушкой и брезентовым наплечным ремнем.
После получения оружия ополченцы, пользуясь затишьем, раскинули привал около полковой кухни, отведали, уже на правах законных бойцов, пшенной каши с подсолнечным маслом, получили сухой паек и хотели было, от блаженной сытости, вздремнуть малость, как вдруг явился все тот же майор Белов и отдал приказ — немедленно выйти к Мокрой Мечетке и сосредоточиться в Комсомольском садике, близ самого Дубовского моста.
— Это будут ваши исходные позиции, — пояснил Белов, подергивая забинтованной головой и морщась. — Возможно, к полудню пришлем вам танковые пулеметы, а тогда… Тогда, при взаимодействии с танковым батальоном тракторозаводцев, вы атакуете немцев, засевших на левом склоне Мокрой Мечетки.
Лощинками и овражками в мелком дубнячке ополченцы скрытно выбрались на правый склон просторного оврага, именуемого Мокрой Мечеткой, и стали окапываться в Комсомольском садике, среди жиденьких молодых деревцев со скрученной и изъеденной гусеницами листвой, которая тут же, как только налетал свежий ветерок с Волги, опадала с мертвенно-сухим, осенним шорохом на каски, на плечи…
С левого склона, где засели немцы, часто раздавалась пулеметная стрельба, а когда наступала пауза — через вражеский рупор нагло, громко выкрикивали: «Рус, Вольга, буль, буль! Сдавайся!»
Часы тянулись в бездействии, отупляющем, тягостном. Ольга слышала, как Поздняков, приставив к глазам цейсовский бинокль, раздраженно сказал Сазыкину:
— Чует мое сердце: немцы наспех закрепились, ждут подкрепление, оттого и бахвалятся своей показной мощью. Ударить бы по ним, сбить с позиции, прогнать в степь!..
— Без прикрытия пулеметов атака захлебнется, — возражал Сазыкин, разгрызавший галету.
— Кому ж это неясно? — горячился Поздняков. — Но где они?.. Дело уже к вечеру идет, а Белов, кажись, и не думает слать обещанные пулеметы. Не отправить ли связного в штаб?..
— Успеется. А пока — не лучше ли разведку организовать?
— Не возражаю, комиссар. Кого пошлем?
— Думаю, Кочемарова, а с ним…
Ольга, сидевшая по-ребячьи на корточках и прочищавшая дуло винтовки, тотчас же привскочила, выкрикнула:
— Разрешите мне, товарищ командир, пойти с Кочемаровым?
В это же самое время о ее каску что-то чиркнуло.
— Нет, товарищ Жаркова, из вас разведчика не получится, — безжалостно заявил Поздняков. — Советую вам каску обмазать глиной, чтобы не привлекать внимание немецких снайперов.
— И вообще, — вставил Сазыкин, — с маскировкой у нас неблагополучно. Бойцы курят в открытую, вылезают из окопа… Этак и беду накликать недолго.
Впрочем, расположение отряда уже было засечено. На закате над Комсомольским садиком прошел на бреющем полете «мессершмитт» и сбросил из-под крыла две бомбы. Одна разорвалась посередине Мокрой Мечетки, разбрызгав жалкие лужицы зеленоватой воды; другая угодила прямо в окоп, обрывавшийся в овраг, и наповал сразила Кочемарова и Соколкова, которые снаряжались в разведку…
У Ольги было такое гнетущее ощущение, будто именно по ее вине погибли товарищи. Но вместе с душевной болью пришло и понимание: война — это не одни геройские подвиги; это и часы вынужденного затишья, когда надо проявлять терпеливость и выдержку бойца.
25 августа
Не только Ольга Жаркова — многие люди, судьба которых переплелась в эту тревожную ночь с ее судьбой, казнились собственными ошибками, ибо каждому защитнику Сталинграда казалось, что от безошибочности его личных поступков зависит успех всей обороны города.
Так, командир истребительного отряда Поздняков и комиссар Сазыкин корили себя за то, что слишком поздно спохватились насчет маскировки бойцов, что у них до сих пор нет обещанных танковых пулеметов, что связной послан в штаб стрелкового полка с досадной промешкой, что, наконец, не налажена разведка… В то же время майор Белов, от которого зависело укрепление боеспособности батальона краснооктябрьцев, винил себя за слабоволие — иначе, дескать, он вытребовал бы у генерал-майора Фекленко не только танковые пулеметы, но, пожалуй, и две-три противотанковые пушки, еще «тепленькие», прямо с завода «Баррикады»… Сам же генерал-майор Фекленко в эти крутые часы своей жизни еще более ссутулился, так как теперь, когда враг неожиданно вышел на северо-западную городскую окраину, именно на его плечи ложилось тяжкое, почти непосильное бремя обороны Сталинграда на самом ответственном участке внутреннего обвода — и чем же? — довольно-таки жиденькими гарнизонными частями да отрядами ополченцев, и он в душе ругал себя за упущенную возможность настойчиво переговорить с командующим Сталинградским фронтом Еременко и выпросить еще прежде обещанный 738-й истребительный противотанковый артиллерийский полк из состава 57-й армии, который значительно укрепил бы оборону… А пока длились эти переживания генерал-майора, командующий фронтом генерал-полковник Еременко размышлял, куда лучше всего, на какой, наиболее уязвимый, участок фронта перебросить так необходимый Фекленко 738-й артиллерийский полк, а кроме того, прибывшую из-за Волги 124-ю стрелковую бригаду полковника Горохова, чтобы не только противостоять нажиму далеко вклинившегося в оборону 14-го танкового корпуса врага, но и вышибить этот смертельный клин на стыке двух наших армий — 62-й и 4-й танковой…
