Южный участок фронта восточнее Дона после прорыва еще не восстановлен. Стоит ли за счет значительного ослабления северного участка организовать оборону на узкой полосе на рубеже Карповка, Мариновка, Голубинский — сомнительно. Дон замерз, по льду переправляться можно. Запасы горючего скоро кончатся, танки и тяжелое орудие будут неподвижны. Положение с боеприпасами критическое. Продовольствия хватит на шесть дней. Командование армии предполагает удерживать оставшееся в его распоряжении пространство от Сталинграда до Дона и уже принимает необходимые меры. Предпосылкой для их успеха является восстановление южного участка фронта и переброска достаточного количества запасов продовольствия по воздуху. Обстановка может заставить тогда оставить Сталинград и северный участок фронта, чтобы обрушить удары на противника всеми силами на южном участке фронта, между Доном и Волгой, и соединиться здесь с 4-й танковой армией. Наступление на западном направлении не обещает успеха в связи со сложными условиями местности и наличием здесь крупных сил противника. Паулюс».

По мнению Жаркова, Паулюс давал трезвую оценку создавшегося положения, но то, что ему уже ничего не могло помочь — это было очевидно. Кольцо окружения 6-й немецкой армии сжималось. Части 4-го механизированного корпуса Вольского, выйдя в район Верхне-Царицынский — Зеты, продолжали с боями продвигаться навстречу войскам 5-й танковой армии генерала Романенко. Днем 22 ноября, после короткого, но яростного сражения, они овладели станцией Кривомузгинская и хутором Советский. В то же время другие соединения Сталинградского фронта, из числа войск 51-й армии и 4-го кавалерийского корпуса Шапкина, наступавшие на внешнем фланге окружения группировки противника, — продвигались в направлении Котельникова.

После выхода 26-го и 4-го танковых корпусов в район Калача, а 4-го механизированного корпуса — в район Советского, войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов разделяло расстояние всего в 10–15 километров. Положение для противника создалось чрезвычайно угрожающее. Поэтому Паулюс перебросил из Сталинграда к Калачу и Советскому 24-ю и 16-ю танковые дивизии, пытаясь не допустить соединения двух фронтов, ибо оно было бы равносильно наброшенной на шею петле. Однако наступающие советские войска успешно отразили все контратаки врага, и 23 ноября в 16 часов совершилось воистину историческое событие: части 4-го танкового корпуса под командованием генерал-майора Кравченко и 4-го механизированного корпуса под командованием генерал-майора Вольского соединились в районе хутора Советский. Таким образом, на пятые сутки после начала контрнаступления войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, при активной помощи правого крыла Донского фронта, замкнули кольцо оперативного окружения вокруг сталинградской группировки противника. В «котле» оказалась вся 6-я армия Паулюса и часть сил 4-й танковой армии Гота. Кроме того, в ходе наступления советские войска разгромили 3-ю румынскую армию, пленив пять ее дивизий, и нанесли серьезное поражение соединениям 4-й румынской армии. Также был разгромлен 48-й танковый корпус противника, составлявший его оперативный резерв.

«Да, успех велик! — размышлял Жарков. — Сталинградское контрнаступление — это наверняка первое в истории всех войн контрнаступление такого масштаба. Враг окружен. С надеждами Гитлера перешагнуть Волгу и выйти к Уралу покончено. Только теперь, пожалуй, многие поймут и оценят упорное мужество города против превосходящих сил фашистов. Однако радость радостью, а успокаиваться еще рано. Врага надо добить в той ловушке, куда его заманили. Так пусть же наше наступление будет достойно сталинградской обороны!»

На следующий день, 24 ноября, Попов и Жарков выехали на хутор Советский.

Валил густой снег — и все же не мог запеленать развороченную и дымящуюся землю на местах только что отгремевших сражений; так бывает бессилен бинт против хлещущей из широкой раны крови.

Около хутора приехавшие заметили ту суматошную деятельность, какая обычно возникает при скоплении военной техники: одни танки заправлялись горючим и прогревали моторы; другие, похлопывая крышками аварийных люков, сытно урчали; третьи, уже полностью боеспособные, готовые хоть сейчас в атаку, двигались колоннами по расходящимся направлениям, мимо хутора, под взмахи красных флажков офицеров-регулировщиков.

При въезде в хутор приехавших рассмешила забавная сценка: на дровяные козлы был водружен пузатый бочонок, на него взобрался усатый старшина, напоминая позой своей всадника на лошади, а внизу толпились солдаты с флягами, с котелками и, под бдительным взором с высоты, наполняли их темно-вишневым вином и сейчас же чокались то с удалой веселостью, то со степенной важностью.

— Смотрите не перегрузитесь, ребята! — добродушно посоветовал Попов из машины, замедлившей ход.

— Приказание старших — радость для подчиненных! — мигом откликнулся с бочки усатый старшина. — А только не сомневайтесь, товарищ генерал: мы все как штыки к бою готовы!

— Из какой части будете?

— Из Четвертого мехкорпуса да из Четвертого танкового.

— Стало быть, встреча двух фронтов продолжается?

— Да вот уже шапками и часами обменялись на память, товарищ генерал.

— Одобряю, вполне одобряю!

Над хутором Советским, почти дотла выгоревшим, напоминавшим груду углей после костра, снег таял прямо в воздухе и падал на каракулевые папахи, на плечи полушубков крупными каплями — и это при десятиградусном морозе! Здесь же, на единственной хуторской улочке, где снег и пепел мешались в липкое месиво, приезжих встретил офицер штаба 4-го механизированного корпуса и провел между воронок к чудом уцелевшей хате, в которой обосновался Василий Тимофеевич Вольский.

Начались объятия и поздравления с победой. Вольский, несмотря на валенки и на меховой жилет поверх генеральского кителя, выглядел особенно молодцевато, хотя левое веко по-прежнему подергивалось. Он тут же вкратце сообщил о положении механизированных бригад: 59-я ведет бой за лагерь им. Ворошилова, 36-я, переправившись через речку Карповку, наступает на Платоновский, 60-я — в резерве.

На кухонный столик была выставлена трофейная бутылка шампанского; нашлись и «бокалы» — попросту солдатские алюминиевые кружки. Словом, победа была отмечена достойно. Но Алексей Жарков старался избегать взглядов Вольского. То чувство недоверия, которое он еще несколько дней назад испытывал к нему, обернулось теперь внутренним попреком и обжигало игольчатым холодком — настолько же неприятным, насколько приятной была острая шипучая влага вина.

«Вот уж воистину: век живи — век учись! — подумал Жарков. — Зато какую светлую веру в нашего солдата, в нашу конечную общую победу рождает выигранная в волжских степях битва! И шагать нам теперь с этой верой до самого Берлина!»

Прохор не знал об окружении войск Паулюса, потому что сам был окружен в мартеновском цехе и дрался на крохотном островке из битого кирпича и покореженного железа — на своей родной двенадцатой печи.

Немцы были повсюду — за литейной канавой, среди нагромождений изложниц, и на шихтовом дворе, в грудах металлического лома; они отсекали Прохора автоматно-пулеметным огнем от товарищей, засевших на крайней, пятнадцатой, печи, в свою очередь окруженных, так как за ними, вблизи Волги, на шлаковых отвалах, были опять же немцы. Но хотя они и расползлись повсюду, печь № 12 оказалась для них неподступной крепостью. Они атаковали ее днем и ночью — в любое время суток, а отступив, дробили ее сверху, как молотами, минами. Однако печь-крепость держалась, только пуще прежнего окуривалась ядовито-рыжей магнезитовой пылью, да еще непримиреннее ощетинивалась стальными балками. И фашисты, должно быть, в суеверном ужасе думали, что есть у русских какой-то тайный подземный ход, по которому они беспрерывно пополняют свои скудеющие силы…