— Кто из вас старший по должности и званию?

Офицеры начали перешептываться: никому, видно, не хотелось быть старшим в этом тревожном и неясном для них положении. Лишь один офицер, высокий и подтянутый, с чисто выбритыми щеками, к тому же в папахе, которая отливала белизной самого чистого, свежего снега, стоял в отчуждении и всей позой выражал полное презрение к трусливому шушуканью.

— Кто вы по должности? — обратился к нему через переводчика Попов, на что последовал четкий ответ:

— Командир тридцать шестого артиллерийского полка восемнадцатой пехотной дивизии полковник Журка.

— Что это за войска, почему и для чего они собрались в этой станице?

Полковник Журка сообщил: вчера вечером, видя всю бессмысленность дальнейшего сопротивления, он отдал приказ сложить оружие и следовать в Плодовитое, чтобы утром организованно сдаться в плен.

— Капитуляцию вашу принимаем, — сказал Попов, — и считаем ее самым разумным решением в данной обстановке. Она спасает жизнь многих тысяч румынских солдат. Вам поручаем организовать их и вести к Волге в лагерь военнопленных.

Спустя полчаса, под выклики энергичных команд полковника Журки, «виллис» покинул Плодовитое и выбрался на дорогу, ведущую в Абганерово.

— Ну-ка, Митрофаныч, — обратился Попов к шоферу, — грянь мою любимую!

И Митрофаныч, мужчина уже в летах, громыхнул раскатистым певческим басом:

Чем ближе подъезжали к Абганерову, тем чаще встречались идущие в тыл своим неторопливо-неловким ходом трофейные грузовики, легковые автомобили, бронетранспортеры, тем гуще были колонны пленных, с их однообразно-тупыми лицами.

Но были и иные встречи — волнующие до слез.

Сидела на перевернутой пушке старушка, одна-одинешенька, оглаживала свои натертые, похожие на корявые высохшие сучья, ноги, а ветер из степи обхлестывал ее, и снег вокруг дымился, как известковая едкая пыль.

Жарков попросил Митрофаныча остановить машину и, полный сострадания, подошел к старушке:

— Куда бредешь, бабушка? — спросил он. — Не подвезти ли тебя?

— Нет, сынок, мне в другую сторону, а вы-то, кажись, в Абганерово едете.

— Да сама-то ты откуда?

— Хуторская я, здешняя рожачка. Вон за той балочкой и хуторочек мой…

— В неметчину тебя, что ли, угоняли? Домой теперь возвращаешься?

— Нужна я им, поганцам, старая! Вот молодых да здоровых — тех угнали. И сыночка моего, а с ним девочку и мальчонку десяти годков от роду, внучаток моих… И коровушек, и всю живность со двора угнали румыны. А нас, стариков, за непослушность всех перепороли.

— Все же, мать, не пойму я, какая такая нужда тебя из дома выгнала?

— Не нужда, а сама я себя выгнала.

— Что-то не очень я понимаю…

— А ты слушай, коли непонятливый!.. Ночью танки в хуторок нагрянули. Гляжу: наши, советские, краснозвездные. Да только сбились они с пути-дороги, а надо им, стало быть, в Абганерово. Ну, принялась я растолковывать, как туда добраться. Только они-то, танкисты, вроде тебя непонятливые. Один, важнецкий из себя, и говорит: «На ваших дорогах, мамаша, сам черт ногу сломит. Опять собьемся и к цели не выйдем, как намечено». Вижу: закручинились они. И так мне их, сердешных, жалко стало, что напросилась я в танк сесть. Они меня усадили на командирское место, и я стала путь указывать… Почитай, до самого Абганерова командирствовала, поучала несмышленышей, как ловчее на станцию ворваться, с какой стороны безопаснее. Зато и напужалась я, ой напужалась, когда отовсюду палить начали!..

— Да как же тебя величать, мамаша?

— Величай как знаешь, а я донская Василиса.

Когда въехали на станцию Абганерово, в воздухе еще крутился дым догорающих строений, обдавал лица теплой горечью… На станционных путях, которые немцы уже успели перекроить на западноевропейскую, более узкую колею, всплошную стояли сборные товарные составы. Были тут, судя по надписям, и польские, и французские, и бельгийские вагоны, но каждый был как бы проштампован жирным черным имперским орлом — символом безграничной власти. Из вагонов сноровистые красноармейцы из тыловых обозов выносили на взгорбках мешки с мукой, большие прямоугольные банки с жирами, патронные ящики или же вышвыривали, ради быстроты, прямо на платформы эрзац-валенки на толстой деревянной подошве и офицерские шинели с меховыми воротниками.

К штабу кавалерийского корпуса (он находился в центре Абганерова) пришлось пробираться через заслоны трофейных автомобилей с эмблемами дивизий, сквозь лабиринт тяжелых и полевых орудий, растерянно пяливших во все стороны стволы.

Командир корпуса Шапкин, вместе с начальником штаба и начальником политотдела, расположился в просторной хате. Это был опытный, уже в годах, кавалерист, участник первой мировой и гражданской войн, прозванный в корпусе «отцом» и «батей», человек крупнотелый, с широким и обветренным, несколько мясистым лицом, с чутко вздернутыми, как у мудрого коня, заостренными красноватыми ушами, которые точно бы подпирали громадную, в седовато-черных завитках, кубанку. Он сейчас же пригласил Жаркова и Попова к столу, заваленному картами, а сам застыл в строгом ожидании.

— Каково боевое состояние двух ваших кавалерийских дивизий после марша и захвата Абганерова? — повел расспросы Попов.

— Сейчас обе дивизии приводятся в порядок. Противник, отступив к Аксаю, пытается организовать сопротивление. К Аксаю выслана разведка. Есть уверенность: противника и здесь собьем.

— Ваши потери?

— Потерь немного, а могли бы потерять и больше, если б действовали иначе.

— Объяснитесь подробнее.

— Да ведь конники у меня по службе, сами знаете, молодые, необстрелянные, — оживился Шапкин. — Тут завязался бой у поселка Абганерово. Я, понятно, выехал вперед. Чувствую: противник слабый, огня немного. Главное, подходы к нему хорошие, а снега на полях мало. Вот я поразмыслил и, посоветовавшись с товарищами, решил: если спешиваться, уйму времени потеряем, да и бойцов можем положить немало. А вот если коротким артиллерийским налетом ошеломить врага да ударить в конном строю, то цель будет достигнута малой кровью. И людей хотелось поучить конной атаке. Ну, так и сделали. И, как видите, вышло, и потери небольшие.

— Когда можете продолжать марш основными силами?

— Через два-три часа.

— И все-таки поторопитесь! Необходимо быстро захватить Аксай и двигаться далее на Котельниково — это первая ваша задача. Вторая заключается в том, чтобы помочь Девяносто первой стрелковой дивизии развить успех в районе Деде-Ламин. Поэтому приказываю: одной кавалерийской дивизии спешно выдвинуться в названный район и нанести удар в тыл четвертой пехотной дивизии противника. Кому думаете поручить эту операцию?

— Считаю: Шестьдесят первой дивизии, — заметил начальник политотдела корпуса, сухопарый человек с длинными буденновскими усами. — Я только что вернулся оттуда. Настроение там на редкость бодрое. Люди накормлены, отдохнули и готовы к дальнейшим боям.

— Вот и отлично! Приступайте к выполнению боевой задачи. А мы с членом Военного совета отбываем в Плодовитое. Надеюсь, что туда уже подтянули ВЧ и прибыли офицеры вспомогательного пункта управления фронта. Оттуда и будем поддерживать с вами связь. Ни пуха ни пера!

22 и 23 ноября Жарков провел в Плодовитом, на вспомогательном пункте управления фронта. Было перехвачено следующее радиосообщение командующего 6-й немецкой армией в штаб группы армий «Б»:

«Армия окружена. Вся долина р. Донская Царица, железная дорога от Советской до Калача, мост через Дон в этом районе, высоты на западном берегу реки Голубинской, Оськинский и Крайний, несмотря на героическое сопротивление, перешли в руки русских. Другие их силы продвигаются с юго-востока через Бузиновку на север и особенно крупные силы на запад. Обстановка в районе Суровикино на р. Чир неизвестна. В Сталинграде и на северном участке фронта отмечается усиленная деятельность разведывательных подразделений. Атаки, которым подвергся 4-й армейский корпус и 76-я пехотная дивизия, отражены. На этом участке противнику местами удалось вклиниться в расположение наших войск. Армия надеется, что ей удастся создать оборону на западном участке фронта, восточнее Дона на берегу р. Голубая.