Цукерман слушал с живым интересом, периодически уточняя детали:

— И ты уверен, что пользователь сам не заметит подстройку?

— Если мы всё сделаем правильно, подстройка не будет нужна, — ответил Август. — Среда станет настолько естественной, что любое поведение в ней будет восприниматься как выбор, хотя по сути — это алгоритмически адаптированная траектория.

Цукерман засмеялся, но без насмешки:

— Звучит как идеология невидимого архитектора. Или стартап, которому не дадут грант просто потому, что он пугает.

— Или потому что он опережает время, — пожал плечами Август. — Но ведь именно такие штуки мы и хотим запускать, правда?

Они говорили, перебрасываясь идеями, как старые знакомые. Итану нравилось, как Август мыслит — быстро, гибко, но при этом с внутренней логикой, словно внутри него всё давно просчитано и выстроено. Когда речь зашла об одном знакомом, работающем над подобной системой, Цукерман ненавязчиво начал задавать вопросы — в каком направлении работает команда? Что используют в качестве фильтра поведенческого шума? Есть ли механизм оценки достоверности при отсутствии идентификации?

— Прямо скажу, — сказал он, откинувшись на спинку кресла. — Я два года топчусь на одном месте. Все эти платформы, модерации, цифровые права… всё это нужно, да. Но у меня ощущение, что мы обходимся заплатками. Я бы хотел увидеть, как это выглядит в полном масштабе. Если твой знакомый когда-нибудь захочет расширить команду — скажи ему, что у него уже есть кандидат.

Август ничего не пообещал. Но внутри уже знал: первый мост только что был построен.

— А если честно, — добавил Цукерман, сделав глоток кофе, — ты уверен, что сам не сидишь в команде этого архитектора? Уж больно ты всё хорошо знаешь.

— Если бы сидел — сказал бы, что просто подрабатываю на полставки, — усмехнулся Август. — Но если серьёзно, я давно наблюдаю за этим проектом. Он… меняет способ мышления. И, думаю, Вам он подойдёт идеально.

— Вот и я так думаю, — медленно сказал профессор. — Я устал от игрушек. Всё, что мы делаем сейчас, это больше о морали, чем о результате. А мне хочется снова что-то строить. Если у тебя будет возможность — организуй встречу. Пусть даже неформально. Я всё пойму.

Август кивнул. Он не ответил сразу, но внутри себя уже отмечал галочку: первая живая нить — активна. И в отличие от алгоритмов, Итан Цукерман был настоящим человеком, который сам выбрал свою сторону.

Позже, в тот же вечер, Август осторожно вышел на связь с Саввой — без лишних деталей, просто передал контакты. Савва, как всегда, действовал сдержанно, но чётко: вышел на Цукермана, провёл короткую, но насыщенную встречу в виде онлайн-сессии, где объяснил суть проекта. Он говорил обобщённо: распределённые коммуникационные среды, адаптивные системы, анализ неструктурированных потоков. Ни слова о Refracta. Ни намёка на масштаб. Только направление — и та самая щепотка смысла, которую Цукерман мог уловить лучше многих других.

— Это похоже на то, что я мечтал изучать и строить лет пять назад, — сказал Итан после короткой паузы. — Только тогда мне не хватало команды. А теперь, кажется, кто-то её нашёл.

Савва улыбнулся и предложил: начать с роли консультанта. Без обязательств. Без контрактов. Просто участие в разработке принципов, обмен идеями, редактирование методологических модулей. Цукерман согласился без колебаний. Уходить из MIT он не собирался, но быть частью команды, пусть даже формально — это был для него новый вызов, и, возможно, самое интересное предложение за последние годы.

Тем временем MIT жил своей жизнью. В 2006 году начали появляться десятки микро-стартапов на базе студенческих лабораторий: от социальных платформ с распределёнными профилями (идея, похожая на LinkedIn и TikTok одновременно, но слишком рано) до систем цифровой агрегации новостей, которые так и не взлетели. Были проекты с предиктивной логистикой, модули анализа сна и даже прототипы автономных цифровых ассистентов — зачатки будущих Alexa и Google Assistant.

Август наблюдал. И понимал: в этой среде он не просто учится. Он вернулся в точку расцвета. И если сыграет правильно — сможет не только направить потоки, но и перехватить сам источник.

Но теперь он был другим. После Сейшел всё изменилось. Не просто эмоционально — стратегически. Они ушли от режима разрозненных звеньев и договорились о полномасштабной интеграции: Refracta становится ядром не только аналитики, но и управления проектами. Ключевые решения теперь принимались не через цепочки посредников, а напрямую, между ними. Был создан протокол доверенного доступа к ядру системы, закреплены роли и зоны автономии каждого. Они распределили ответственность за гуманитарные программы, инвестиции и технические разработки.

Но главное — они договорились быть видимыми. Не для мира, а друг для друга. Убрать экраны. Говорить открыто. Видеть лица. И когда Савва увидел их — по-настоящему — между ними что-то изменилось необратимо. Теперь это была не структура. Это была команда.

Он открыл интерфейс Refracta и вывел на экран четыре панели: карта торговых алгоритмов, блок аналитики по поведенческим волнам, внутренняя безопасность ядра — и статус разработок блокчейн-модуля.

Система работала, но Августу этого было мало. Торговый бот за месяц сгенерировал 22% ROI, работая в высокочастотном полуавтономном режиме. Он действовал как живой — сканировал рынки, фиксировал эмоциональные волны новостных заголовков, сопоставлял их с макроэкономическими индикаторами и принимал решения быстрее, чем любой человек мог бы отреагировать. Особенно резкие всплески бот улавливал на фоне глобальных событий: публикации отчётов от ФРС, скачки цен на нефть после перебоев поставок в Нигерии, колебания вокруг налоговых инициатив в США и первые попытки регулирования цифровой рекламы в ЕС. Он не просто подстраивался — он учился предвосхищать. Иногда создавал сам себе рынок: небольшие вбросы через нейтральные новостные агрегаторы запускали волну, на которую бот мгновенно реагировал.

Но Августу было важно не только то, как бот торговал — а то, как его воспринимали. Имя трейдера, под которым он действовал, стало объектом изучения: инвесторы, аналитики, журналисты начали строить догадки, кто это. Его высказывания на форумах копировали, его сделки пытались предугадывать. Он становился мифом. А миф — это риск.

Август сделал пометку: нужно уводить «трейдера» из поля зрения. Постепенно. Через легенду о закрытом переходе в инвестиционный фонд. Он создал шаблонную структуру: Fortinbras Alpha — элитная команда аналитиков, действующая без публичного лица. Бот должен был стать «внутренним инструментом фонда», а легендарный трейдер — просто его витриной.

Так Refracta незаметно расширяла своё влияние. И, как всегда, делала это тихо.

Вторая панель — блокчейн. Команда из Вены сообщила: базовая структура защиты готова. Внутренний журнал событий Refracta теперь фиксировался в распределённой системе, где даже при компрометации одного из центров система сохраняла полную непротиворечивую историю операций. Это был не просто блокчейн в классическом понимании — это была нейронная запись, привязанная к ключевым точкам архитектуры Refracta. Но кое-чего не хватало.

— Мощности, — пробормотал Август. — Мы всё ещё зависим от внешних дата-центров. А значит — уязвимы.

Он вызвал Лёшу в конференц-чат. Через пять минут тот уже подключился, с кружкой кофе и слегка взъерошенным видом.

— У нас недостаточно распределения, — сказал Август. — Мы всё ещё играем в централизованную игру, только под маской децентрализации. Нужен переход к гибридной модели.

— Я уже думал над этим, — отозвался Лёша. — Можно создать сетку на базе университетских мощностей. Не напрямую, а через научные проекты, студенческие хосты и вычислительные кластеры. Сетка из 200–300 узлов даст устойчивость. Если Spectra и ClearSignal обернуть в невидимую оболочку с открытым интерфейсом, все будут думать, что это просто наука.

— Идеально, — кивнул Август. — Запускай.