Тёмка засунул руки в карманы своей куртки и пробубнил как-то обиженно:

      — Да ну всего на три дня, господи.

      — Да, конечно. У тебя ж за эти три дня заячья шкура отрастёт, да? Будет тебя от морозов греть. Ты не на юга, а в Москву едешь. Как там Светка Букина говорила? Город… где?

      И он вдруг так мило заулыбался, прямо ожил весь и добавил:

      — На Неве.

      — Вот. Да. Блин, жалко, что с тобой нельзя поехать.

      — Я там всё равно буду в оплаченной гостинице жить. Гости не предусмотрены. И погулять времени не будет, будут тесты, интервью эти всякие. А потом домой.

      — Да знаю я, — сказал я и полез в пачку за оставшейся сигареткой. — Так уж просто сказал.

      — Даже Красную площадь не успею посмотреть, плотный график будет.

      — Мгм, — я зажёг сигарету, выпустил первое дымное облако и добавил: — Деловой заяц.

      — Знаешь, куда бы хотел зайти?

      Я молча кивнул ему, мол, куда?

      — В палеонтологический музей Орлова.

      Я цокнул и заулыбался:

      — Опять динозавры твои.

      — Ага. Я там последний раз был, ну, точнее, единственный раз, когда мне было лет девять. С бабушкой тогда ездили к тёте Лене с дядей Андреем, а они там как раз живут у метро Коньково, там до музея минут пятнадцать пешком.

      — И как? Понравилось?

      — Конечно, понравилось. Когда с тобой в Москву поедем, обязательно зайдём, посмотрим. Там такие динозавры классные и млекопитающие из Кайнозоя, и кого только нет.

      Я затянулся ещё разок и тихо посмеялся:

      — Млекопитающие… Чё я, мышей, что ли, не видел?

      — Вить?

      — М?

      — Чего ты такой хмурый весь?

      — Ты у меня не глупый. Сам всё знаешь.

      И он замолчал. Замолчал и я, только и слышно было, как тихо-тихо в утреннем морозном умиротворении зашипела сигарета, как безмолвно вспыхнула своим тлеющим кончиком, и пепельные снежинки безмятежно сорвались вниз и медленно полетели до снежной земной тверди.

      Вид наконец-то хоть немножечко ожил, по белым пушистым рекам сонных дорог засуетились полутрезвые водители, под окном не спеша шагала старушка в пушистой шали и со своей сеткой-авоськой. Мужик в хрущёвке напротив вышел курить на балкон, лениво открывал глаза и так же, как мы с Тёмкой, любовался застывшим в снегу пейзажем спального района. Ворона каркнула где-то на ветке унылой берёзы, всё не затыкала свою острую клювастую пасть, будто сама только проснулась из майонезно-колбасного застолья и решила проораться на весь двор и всех разбудить.

      — Во сколько тебя будить завтра? — я тихо спросил.

      — Я уже на четыре утра будильник поставил, — он ответил мне без энтузиазма, как будто совсем и не рад был, что поедет на этот свой финальный этап отбора.

      — Встанешь так рано?

      — Если что, ты разбудишь. Разбудишь ведь?

      — Разбужу.

      Ясное небо возбуждённо посинело, лучи дохлого зимнего солнца будто разогнали редкие облака. Всё вокруг вдруг стало таким ярким и светлым, и духу не осталось от вчерашней праздничной атмосферы в полумраке уличных фонарей и ёлочных гирлянд.

      Всё такое пёстрое и цветастое на улице, и такой от этого на душе вспыхивал огонь непонятного чувства мерзопакостного контраста, который не приносил ничего, кроме раздражения и паскудной печали на сердце.

      Тёмка будто каким-то неведомым образом услышал мои мысли и своим добрым голоском вытащил меня из этой слякотной пучины собственных мыслей:

      — Помнишь серию, где Рома со Светкой музыкальный центр хотели Гене с Дашей подарить?

      — Не помню.

      — Посмотрим?

      — Пошли. Пошли посмотрим. Потом в монастырь поедем.

Глава 8. "Дом, который далеко"

VIII

Дом, который далеко

      Под пряным розовым небом храмовый комплекс монастыря сверкал в морозных солнечных лучах своими золотыми куполами и белыми, чуть темнее самого снега, стенами. Вся крепость замерла в холодной тиши посреди высоченных сосен в пепельных шубах, прямо у застывшего мёртвым льдом озера, где мужики уже вырезали прорубь для рождественских и крещенских купаний, таскали закоченевшие деревяшки и громко ругались на всю округу, будто не боялись ни бога, ни прихожан, ни осуждающих взглядов монастырских послушников.

      Тёмка своими большими ушами услышал трёхэтажную матерщину в самом сердце озера, удивлённо так дёрнул бровями и посмотрел на меня. Хитрюще заулыбался и будто взглядом сказал мне: «Ну и чего, вот и твои божьи праведники, сами лаются только так».

      — В прорубь когда-нибудь нырял? — спросил я.

      — Не-а. Только не говори мне, что ты…