Я улыбнулся Тёмке, знал ведь, что он эту песню, как и я, в детстве на всяких семейных застольях слушал, хоть и была она такая дурацкая, до неприличия простая и немножко даже бессмысленная.

      — Иди сюда, — я сказал и руки ему протянул.

      Он подошёл к двери, закрыл зал изнутри и тихонечко зашагал в мою сторону по старому ковру, то тут, то там залитому водкой и соком. Схватил мои ладони своими холодными пальцами и посмотрел мне прямо в глаза, сверкая своими каштановыми камушками мне в самое сердце.

      — Под это хочешь потанцевать? — он шёпотом спросил меня.

      — Мгм. Расслабься, чего ты?

      Я его потрепал за плечи, чтобы он немного скинул всё это напряжение, схватил его одну руку, а вторую закинул ему за спину прямо между лопатками. Он смотрел на меня своими испуганными глазёнками и даже не улыбался. Совсем никаких эмоций не видно, будто забился внутрь наедине со своим испугом и внимательно так следил за мной, прислушиваясь к каждому моему вздоху.

      Я прильнул к его мягким горячим губам и зашелестел робким поцелуем на всю комнату. Сладковатый привкус апельсинового сока у себя на языке почувствовал, сока, который он пил совсем недавно из мятой зелёной коробки. И щёки его вдруг разгорелись в непонятной неловкости, будто мы с ним и не знакомы уже два года. Будто вчера с ним только встретились, а сегодня я уже лезу к нему целоваться, чем сильно-сильно смущаю его скромную ушастую натуру.

      — Чего ты? — я тихо спросил его, приложился лбом к его лбу и почувствовал жгучее тепло его тела.

      — Хорошо так, — он прошептал мне и легонько улыбнулся.

      Мы с ним топтались на месте в некоем подобии вальса, я изо всех сил старался его растанцевать, как тогда, у себя в квартире, но как-то не получалось. Тёмка всё скромничал, прятал от меня свой стеснительный взгляд и перебирал пальцами мою кожу около шеи, чем меня чуть не расщекотал под родной распев «…утоли мои печали, Натали».

      Он лёг мне на грудь, так аккуратно и нежно, будто боялся, что мне будет неудобно или даже больно, и шёпотом спросил:

      — Кто такая Натали?

      — Да хрен его знает, Тём. Баба его какая-нибудь. Не дала ему, вот и развылся весь. Песню написал.

      — Как ты мне тогда написал? — он спросил и хитро заулыбался. — Про зайца.

      — Да.

      — Но у нас же всё было?

      — А до песни-то ещё ничего не было. Не помнишь уже, да?

      Тёмка вдруг вскинул голову и удивлённо посмотрел на меня:

      — А, то есть, только из-за этого самого написал?

      — Какой ты дурачок ушастый у меня, — я поцеловал его тёплый носик, захотел даже куснуть, но не стал, поморщится ещё весь, разворчится.

      Тёмка замер. Меня всего руками обхватил, обнял чуть ниже груди и прижался ко мне крепко-крепко, будто хотел послушать стук моего взволнованного сердца, которое места себе не находило в его пленительном тёплом присутствии. Прямо в свитер меня так тихо и быстро поцеловал, где-то в районе солнечного сплетения, я даже ничего не почувствовал. А ему вроде понравилось. Стоял и улыбался. Глаза закрыл и так мечтательно промычал, пребывая в каком-то неведомом заячьем кайфе.

      — Всё хорошо? — спросил я аккуратно и погладил по его гладким светлым кудряшкам.

      — Так и должно было быть, Вить, — Тёмка прошептал еле слышно. — В том году ещё.

      — Всегда так должно быть, — я ответил. — И всегда будет. Родной мой самый. Я тебе обещаю, слышишь?

      — И я тебе обещаю.

      — Заяц ты мой, — сказал я ему и крепко прижал к себе, почувствовал, как его нос сплющился об мою чёрную кофту и как он всем телом вдруг так смешно задёргался, пытаясь вырваться из тисков моих объятий.

      Я погладил его по спине и на ушко ему шепнул:

      — Вот и сиди так до следующего года, понял?

Часть 7. "Тоска январская"

VII

Тоска январская

      Ослепительные раскаты салютов разрывали небо над головой. Каждый кирпичик в уродливых панельных стенах дрожал этим праздничным рокотом, пылью цементной дребезжал, шёпотом и треском отражался в старых хрущёвских стенах. Двор выворачивало наизнанку с его промёрзшим нутром, всю улицу нашу сотрясало до самых её корней в ржавой канализации под землёй.

      Не замёрзнул бы только.

      Тёмка из-под шапки хитро посмотрел на меня украдкой и ничего не сказал, дальше снегом захрустел, вжавшись в тёплую куртку. Не холодом поторапливался, а часами, к бою курантов всё хотел до дома добраться. Чтоб в тепле и за столом со мной Новый год встретить, а не среди обледеневшей детской площадки и вонючей помойки у детского сада.

      — Не успеем ведь, — пожаловался он мне и экраном телефона во тьме холодной сверкнул. — Всё уже. Опоздали.

      — Не ворчи, — сказал я. — Если прям так хочешь, запись потом посмотрим.

      — Момент, Вить. Момент-то уже уйдёт. Вот сейчас прям уходит.

      — Стой. Замри.

      Снег громко скрипнул под ногами, и Тёмка застыл. И я тоже замер. За плечи его схватил и в глаза его каштановые посмотрел, каждым ударом своего сердца в них будто гремел. Кровью горячей полыхал на морозе, в лице его дрожащем утопал и вдруг услышал рёв салюта над головой.