— Ладно, — тихо сказал он и моськой опять утопился у меня в пиджаке.

      — Правда, что ли? Поедешь?

      — Поеду. Раз уж приглашаешь.

      Музыка на первом этаже стихать и не думала, громко звенела и отзывалась в грудине мощными волнами. Будто для нас с ним играла на весь дом культуры.

      Тёмка ладошку свою просунул в мою, руку вытянул в сторону и на кольцо моё посмотрел. «Спаси и сохрани» выпуклыми серебряными буквами переливалось в янтарном тёплом сиянии. Его рука только пустая была, гладкая такая и ровная, ни царапин, ни мозолей. Ни колечка. Совсем какая-то голая, одинокая даже.

      — Когда-нибудь, Тём, — сказал я и на кольцо у себя на пальце глянул. — Когда-нибудь.

      — Что когда-нибудь?

      — Всё ты понял. Вот зачем опять мучаешь, а? Понял же?

      — Понял, — он ответил и хитро заулыбался.

      — Тебе тоже такое кольцо надо, — сказал я и по его ладошке провёл большим пальцем. — Сам не покупай. Я тебе подарю как-нибудь. Тебе золотое или серебряное больше нравится?

      А он плечами пожал и спросил неуверенно:

      — Да зачем мне?

      — Чтоб и у меня, и у тебя было. Здорово же?

      — Как два брата-акробата с тобой будем ходить.

      — Ага, — заулыбался я и в глазки его яркие посмотрел. — Точно. Как ты это назвал-то? Кольцевая композиция?

      Тёмка посмеялся:

      — Это немножко сюда не подходит. Кольцевая композиция — это про сюжет, про структуру повествования, как тебе объяснить…

      Я указательный палец ему на рот положил, ошпарился теплом его губ и тихонечко зашипел:

      — Ч-ш-ш-ш. Болтаешь так много, обалдеть.

      Голова будто совсем унеслась в невесомость куда-то, мысли кипящие в танце растворились, как специи в ядрёной лапше. Совсем выпускать его не хотелось из тёплых объятий, вцепиться сильнее только хотелось и держать за руку, пока музыка на первом этаже не закончит играть.

      Пока в очередной раз сердечком своим не поймёт, как сегодня меня своей печалью обрадовал, как огонь всей живой сути на свете для меня разжёг своими словами. Взглядом своим, когда на меня посмотрел и глазами будто бы прошептал, что никуда не поедет. Что меня здесь не бросит мёрзнуть на тугом верхнекамском морозе. Не даст мне погибнуть в собственной глупости, утопиться в нелепых переживаниях и с ума сойти тоже не даст. Чтоб по врачам больше не бегал, чтоб не думал, что сердце вдруг

остановится без причины и душа из тела прольётся последним вздохом.

      Первый этаж смолк и застыл в звонкой тишине.

      Ненадолго совсем, пока голоса Аньке с Олегом громом не заорали:

      — Горько!

      Тёмка сам целоваться полез. Теплом своих губ меня окатил, чмокнул тихонько и осторожно, словно больно мне сделать боялся. И касание это колючей молнией стрельнуло по всему телу, в кончики пальцев ударило раскалёнными иглами. По хребту пробежало шёпотом мурашек и умерло где-то в груди.

      В каждом вздохе теперь это «горько» во мне поселилось. Он во мне его поселил своим поцелуем.

      — Не-а, — сказал я и посмеялся тихонько. — И совсем даже не горько. Сладко очень.

      — Приторно даже, — прошептал он с улыбкой.

      — Не нравится, что ли?

      — Нравится. Всю жизнь хочу, чтобы так было.

      Я прижал его крепко-крепко к самой груди и сказал тихо на ушко:

      — Теперь точно будет. Никуда от меня только не убегай. Слышишь?

      — Слышу.

      — Вот и слушай молча.

      А танец наш всё продолжался. Всё кружились и кружились с ним плавно по залу, ботинками шаркали по паркету, неловкими взглядами шустро кидались, улыбались, как дурачки, и светились оранжевым бархатом киловаттного света.

      Света, что сиял в наших судьбах, как луч проектора для плёнки сияет. Движением и жизнью судьбу наполняя, самой сутью бытия и треском сонного кинотеатра. Когда в полумрак сладостный окунаешься, носом вдыхаешь приторный аромат и в мерцающих на экране картинках теряешься.

      Так же и мы с ним терялись. В доме культуры посреди бального зала. Под светом прямо со съёмочной площадки. Под теми лучами, которые не одну историю любви осветили для миллионов сердец.

      Под светом, который и наши сердца освещал.

Глава 11. "Хостинский Бродвей"

XI

Хостинский Бродвей

      Хоста,

      Август, 2017 год

      Зелёная надпись «туалет свободен» путеводным огоньком сияла в самом конце коридора купейного вагона. Изумрудными пикселями переливалась и не давала мне затеряться в ночном полумраке душной болтанки. Поезд вдруг громко подпрыгнул, и ладони ошпарило чайным кипятком в гранёных стаканах с подставками.

      — Сука, — вырвалось у меня.