Тёмка меня услышал и открыл дверь, на весь вагон ей заскрипел. Тугая дверь, старая, ручка на соплях держалась.

      — Не обожгись, — предупредил я и чашки с чаем поставил на стол в белой скатерти.

      Тёмка закрыл за мной дверь и опять к своим гирляндам прилип на окне, второй конец уцепил за железную вешалку и отошёл в сторонку полюбоваться.

      — Красиво? — довольно спросил он меня и сел за стол.

      — Красиво. Да, — ответил я и устроился напротив в пушистом бордовом бархате.

      Ложка в стакане на всё купе загремела, когда поезд скорость набрал. Нервно зашарахалась об железный подстаканник и вклинилась в симфонию нашей дороги.

      — Есть пока не хочешь? — я спросил Тёмку.

      А он в окно уставился: с интересом глядел на смазанное месиво нашей дороги, чёрные силуэты деревьев на фоне потухшего неба разглядывал. На секунду вспыхнул мягким розовым светом и опять в полумраке гирлянд очутился, когда фонарный столб остался далеко позади.

      — Тём?

      — М? — он отлип от окна и на меня посмотрел.

      — Есть, говорю, пока не хочешь?

      — Не хочу пока. Потом.

      И опять нос повесил, чаю осторожно хлебнул и поправил светильник над подушкой в углу. Совсем весь раскис после своих результатов. Не жил, не дышал, всё как будто терпел. Биение сердца терпел в груди, наш летний воздух, каждый закат со мной, рокот колёс под ногами и наше с ним беззаботное путешествие.

      Я специально нам места в вагоне СВ взял, чтобы не делиться ни с кем, чтоб вдвоём могли побыть. Чтоб весь мир в иллюминаторе старого вагона только нам открывался, чтоб только для нас названия станций сияли, нам только путь до Хосты указывали и чтоб только нам встречные поезда своим грохотом выли в самое сердце. Чтоб он хоть отвлёкся немножко от грустных мыслей, чтоб ушки свои опять расправил и здоровым румянцем весь засиял. Чтоб у меня больше душа не болела, когда опять глазки его увижу несчастные и потерянные.

      — Чай какой вкусный, — Тёмка тихо сказал и поставил стакан на стол. — Уютно так. Спасибо тебе.

      И мне улыбнулся в полумраке светильника над подушкой, ярко, но немного натянуто, будто сам себя всё терпел и не мог разжечь огонёк на душе.

      — Уютно, — повторил я. — Тележки со сладостями только не хватает. Да ведь?

      — Мгм.

      Тёмка опять потянулся к раскалённому стакану. Я аккуратно схватил его за ладонь, льдом его кожи на миг обжёгся и в глаза ему посмотрел. Оба с ним замерли в металлическом треске нашего вагона, в пряном чайном аромате и надоедливом ложечном звоне.

      — Тём, — я прошептал, держа его за руку. — Оживи немножко. Ну ты чего?

      Он головой тихонечко покачал и другой рукой стакан с чаем схватил. Меня всё не отпускал, дрожал едва заметно и пытался искренне улыбаться.

      — Не могу, — ответил он. — Я очень стараюсь, правда. Прости, что столько ною, что плачу постоянно.

      Тёмка освободил от меня свою руку и аккуратно чаю хлебнул. А вагон всё трясся и нёсся по шёлковому железу в ночную тёмную твердь. Ветром свистел за окном, хлопал дверями в соседских купе, противным скрежетом за уши дёргал. Темно за окном, ни огней, ни столбов, только луны бледная точка запуталась в облаках. Тёмкины гирлянды на окошке нам были солнцем: тёплым маленьким и на батарейках.

      — Иногда на себя смотрю со стороны, и тошно становится, — сказал Тёмка и взглядом застыл в холодном окне. — Даже не понимаю, как так можно. Прям утопиться охота. А ничего поделать не могу.

      И засмеялся тихонечко, а потом на меня посмотрел неловко.

      — Чего ты? — спросил его я.

      — Ничего. Просто ты меня ещё так разбаловал, конечно.

      — Чем это?

      Ничего мне не ответил, сел рядом со мной, руки на коленки сложил и весь сгорбился. Не смотрел на меня даже. На плечо мне обрушился, кудряшками своими мне подбородок защекотал и дрожащими руками в меня вцепился.

      — Чем разбаловал, ну?

      — Тем, что такой добрый ко мне, — он ответил и тяжело вздохнул. — И я просто уже так к этому привык. Воспринимаю тебя, как должное. И постоянно себе напоминаю, что ты, что… то, что у нас есть, это ведь… Кроме как благом самым настоящим, и не назовёшь.

      Я с него посмеялся негромко, моську его рукой обхватил и прямо в глаза ему посмотрел.

      — Чего ещё выдумываешь? — я сказал ему с улыбкой. — Опять тебя понесло, да?

      А он из моих рук вырвался и опять на меня плюхнулся, всё не хотел со мной взглядом пересекаться.

      — Не выдумываю, — произнёс Тёмка. — Не за что меня было такими подарками судьбы закидывать, не сделал я ничего. Не заслужил. А по итогу ты всё равно со мной, и все эти два года…

      Он вдруг замолчал, задумчиво нос почесал и продолжил:

      — Даже больше, чем два года. Раньше как будто так легко не дышалось. И спокойно так не было. И как будто даже… Не знаю, Вить.

      Он опять на своё место вернулся, подушку белую взбил и поплотнее к стенке прижал, чуть светильник в углу не загородил. Спиной к подушке прижался и на сиденье своё залез, согнув коленки.

      — Договаривай уж, — тихо сказал я. — Что как будто? Как будто что?