— Чем воняет?
— Ничего себе. Пельмени нам отварил.
— На завтрак? — он удивился и протёр красные заспанные глаза.
— Да, на завтрак. А что, салаты будешь целыми днями лопать?
Он потянулся во весь рост и заулыбался:
— Я бы поел. Они у тебя вкусные.
— Поздно. Вставай давай, и пошли на кухню.
— Вить? Снилось тебе что-нибудь?
Я опустил голову и отвёл взгляд в сторонку. Сощурился от яркого солнца, от его назойливых холодных лучей в белой кружевной занавеске.
А Тёмка всё не успокаивался и опять хитро спросил меня:
— Снилось, да?
— Снилось. Да.
— Что снилось?
Я тяжело вздохнул и вскочил с дивана, случайно взорвал облако пыли из старой обивки, засунул руки в карманы и бросил ему:
— Ладно, на кухне тебя буду ждать.
И ушёл, а сам слышу, как он зашебуршал одеялом, как засобирался в ванную свою моську умывать, уши свои большие и глазёнки любопытные. Он пришёл ко мне на кухню в своей растянутой серой футболке и в домашних трико, расселся на табуретке и зацепил вилкой пельмешек, обмочил его в сметане и так долго стал на него дуть, что аж до меня этот воздух долетел, отчего я демонстративно поморщился.
А он опять как дунет, укроп как брызнет во все стороны: ему на лицо, нам на голубые обои и мне на нос.
— Да Тёма, блин, ешь нормально! — я раздражённо прикрикнул на него, звонко брякнул ложкой и стал отряхиваться.
А он как заноет:
— Ну горячее же, чего ты орёшь?
— Не ору. Дуть потише можно ведь. Всё укропом заговнял, ты посмотри, ну? Хрюша.
Я стряхнул остатки зелёной травы с обоев и со стола, а сам вдруг пожалел, что так на него наорал. И так в воздухе какое-то незримое напряжение повисло, будто что-то вот-вот рванёт и следа не останется от нашего глупого безмятежного январского утра.
— Извини, — я бросил ему, вскочил из-за стола и трусливо убежал в коридор.
— Куда ты? — спросил Тёмка и выглянул из-за дверного косяка.
— Покурю пойду. Не ходи за мной, ладно?
Я достал из холодного кармана жёлтую пачку с верблюдом, потряс ей, услышал глухой шорох парочки оставшихся сигареток и пошёл на балкон. Тёмка застыл в дверном проёме, свесил руки и посмотрел на меня таким нахмуренным и каким-то отрешённым взглядом, будто обиделся.
И так тихо-тихо пробубнил:
— Ты мне раньше всегда разрешал с тобой на балконе курить.
Я надул щёки и тяжело выдохнул:
— Да. Разрешал. Там щас холодно, замёрзнешь.
— Я оденусь. Чего ты прям весь?
— Тёмка. Ну… — тут я вдруг на мгновение застыл и снова, прямо как вчера, будто почувствовал, как в нос больно вгрызлись острющие осколки, тяжело сглотнул и продолжил: — Ну зачем тебе это надо, а?
— Что? С тобой на балконе стоять?
— Да… Да, точно. Зачем?
Мой невесомый взгляд рухнул куда-то в пустоту, упал прямо на безжизненную стену с уголком ободранных голубых обоев прямо над старым ещё советским плинтусом.
Он тихо сказал мне:
— Я просто люблю с тобой рядышком стоять. Ты же знаешь. Чего с тобой такое, а? Хорошие пельмени, извини, что набрызгал там в разные стороны, я всё уберу.
— Пошли, — я дёрнул головой и зашагал в сторону балкона.
Тёмка зашелестел своей пышной курткой, скрипнул старой облупленной дверью и вышел со мной в утренний январский мороз. Заулыбался и прищурился от яркого солнца, а я развалился на другом конце балкона с сигаретой в руке и старался выдувать дым в сторонку, чтобы на него не попасть.
— Ты не злой на меня? — тихо спросил Тёмка и так осторожно на меня посмотрел, будто я его съем.
Я хлопнул пальцем по фильтру, и кончик сигареты брызнул пеплом.
— Нет, конечно, чего ещё выдумываешь? Извини, я просто… Не выспался, наверно.
— Так пошли поспим. Сам меня поднял. Сколько времени вообще?
— Да нет уж, какой там спать. Не обращай внимания, ладно?
— Ладно.
Я докурил сигарету, выкинул бычок в сверкающее белое море под окном и спросил:
— Вещи-то все собрал? Всё готово?
— Да, собрал. Готово.
— Проверять надо? — я хитро прищурился и посмотрел на него.
— Зачем?
— Потому что знаю, что ничего тёплого не взял.
