— Очёчко у тебя слипнется, Стасик, — сказал я, плечами пожал и захрустел масляно-чесночной небесной манной. — Хлеб-то надо куда-то девать. Сиди жри.

      По вечерам, когда свободное время было, собирались в бальном зале возле кубриков, стулья старые и скрипучие выставляли на деревянном полу и пялились в малюсенький экран телевизора в самом углу. Повезёт, если места в первых рядах достанутся, повезёт, если в затылок Птахову пялиться не придётся.

      До восьмого класса мультики всякие смотрели на этом телевизоре. Все, кто домой не уходили и в интернате ночевать оставались, «Приключения Джеки Чана» смотрели, «Скуби Ду», сериал про Сабрину. Всякую дурь, которая тогда по СТС шла после занятий.

      Я как-то вечером, сидя в бальном зале перед теликом, спросил Стаса с Олегом:

      — А вы «Чокнутого» помните?

      Олег засмеялся:

      — Кого?

      — «Чокнутый». Про рыжего кота с жирным ментом.

      Они со Стасом непонятливо переглянулись, и Олег уточнил:

      — Комиссар Рекс, что ли?

      — Нет, — я отчаянно вздохнул и по лбу себя шлёпнул.

      — Ой, Витёк, не смотрели мы твоего «Ёбнутого».

      — «Чокнутого»!

      — И его не смотрели, — Олег заржал и меня локтем ткнул в плечо.

      — А «Джимми Нейтрон»? — я всё не успокаивался. — А «Эй, Арнольд»?

      — Не-а, — и плечами пожал.

      — А вы на чём выросли-то вообще?

      Олег руку поднял, бицепс жирной руки напряг и гордо ответил:

      — На котлетах мамкиных.

      Вечером коридоры кадетской школы стихали, засыпали под дрожащим мерцанием тусклой лампы и наполнялись ароматом хлорки с кончика швабры с грязной рваной тряпкой. Пыль после долгого дня оседала, вокруг только и слышно шарканье чьих-то ног в шлёпках или в ботинках. Куда ни пойди, везде почти лысые головы мелькают и в глазах рябит от тёмно-зелёных пятен.

      Хорошо и спокойно становилось, тихо и приятно. Сидишь себе в общей комнате, босыми ногами в резиновых тапочках шаркаешь по вздутому линолеуму, музыку тихонько на телефоне слушаешь и пастой гои пряжку на ремне натираешь.

      — Вот у тебя ремень, конечно, кошерный, — сказал Стас и опять на мой ремень завистливо покосился, отгрызая нитку острыми клыками.

      Он повертел кителем в руках, аккуратно воротничок только что пришитый пальцами погладил, глаз один прищурил и одобрительно закивал. Пойдёт. Чисто, ровно и ладно.

      — А у тебя откуда такой, а? — он всё не успокаивался, на свой ремень глянул, а потом опять на мой. — У меня на пряжке какие-то колосья дебильные, у Олега тоже. Аграрные войска. А у тебя, вон, серп и молот.

      — Смерть и голод, — бросил Олег и тихо засмеялся, наглаживая утюгом бежевую рубашку.

      Я засунул зелёный комок пасты в карман, ремень перевернул обратной поношенной и уже выцветшей стороной и громко брякнул массивной позолоченной пряжкой.

      — С пятого класса у меня, — похвастался я и надпись показал, выцарапанную раскладным ножиком.

      «Катаев 5А».

      Стас завистливо губы скривил и схватил бордовые погоны с золотистыми буквами «КК», вышитыми плотными сверкающими нитями. Моток чёрных ниток с иголкой взял и уселся в углу на маленький невысокий стул рядом со стареньким аудиомагнитофоном, который ещё кассеты умел проигрывать.

      А за окном с чёрными решётками, как в тюрьме, метель вовсю фигачит, воет болотной выпью, по стеклу громко скребётся морозной рукой, а нам внутри хорошо и тепло. Чайник на столе громко забулькал, щёлкнул разок, в комнату Семёнов с сальными волосами вбежал с двумя пачками доширака, залил всё это дело кипятком и обратно в кубрик пошёл с довольным видом.

      Олег недовольно цокнул, утюг из розетки вытащил и опять заворчал:

      — Морозов в тот раз сказал, ещё раз с дошиком кого поймает, даже в свободное время, на башку его прям с кипятком наденет.

      — Ему жалко, что ли? Мы сухари одни жрать должны? — спросил Стас, на секунду отвлёкся от пришивания погонов и палец себе уколол. — Ай, сука! Чё ты меня отвлекаешь жрачкой своей?

      — Крысы в том году были, поэтому еду нельзя таскать, — сказал я и недовольно цокнул. — А сухари можно. Поди проссы их логику.

      Нежные распевы гитары доносились из глубины спального корпуса, и душа молодая прям радовалась, слыша неуклюжие песни пацанов из душного кубрика. Иногда кто-нибудь по коридору пролетит бешеным табуном, матерщина трёхэтажная в воздух поднимется вслед за тупым мальчишеским смехом, а потом майор как рявкнет во всю прокуренную глотку, и все сразу становятся как шёлковые.

      Потом в туалет уходили носки стирать в раковине. Рукава закатывали, хозяйственным мылом носки хорошенько растирали под холодной водой, вдыхая хлорные пары вперемешку с ароматами ссанья. Кто-нибудь в туалет войдёт, увидит, что прям перед дырками в полу около раковин стоит целый табун прачек, недовольно цокнет, и выбежит обратно. Перебьётся, потом придёт и личинку отложит.

      — Не вешай мне их сюда, под нос, мылом вонять! — Олег орал на Стаса чуть ли не каждую неделю.

      А в кубрике всего две батареи, да ещё маленькие такие, а носки сушить где-то надо. А у Олега кровать была прям под окном, и Стас всё время туда свои носки вешал.

      — Ладно, — насмешливо отвечал Стас. — Грязные тебе повешу в следующий раз.