— У Филипа Дика есть одна книга, — объяснил он мне, — «Человек в высоком замке» называется. Ты у меня дома, наверно, видел.

      Я пожал плечами и сказал:

      — Ну я все твои книжки не помню. И чего там?

      — Там альтернативная история, в которой фашистская Германия и имперская Япония победили во Второй мировой войне. И один из героев книги, Хоторн Абендсен, написал книгу «Когда наестся саранча», в которой описан как бы наш мир, где фашисты проиграли.

      — Так… — медленно протянул я, пытаясь уловить нить повествования.

      — У него персонажи на протяжении всей книги пользуются этим оракулом, — сказал он мне и хлопнул по обложке. — Задают ему вопросы, спрашивают про какие-то судьбоносные моменты в своей жизни. А Хоторн Абендсен консультировался с этим оракулом по поводу своей книги. Задавал ему вопросы про сюжетные повороты, про героев спрашивал, про всякие важные детали. И говорят, что сам автор Филип Дик это и есть Хоторн Абендсен. Как будто ему этот оракул подсказал, как написать его книгу, «Человека в высоком замке».

      — Хиромантия какая-то, — я усмехнулся ему в ответ. — И чего?

      — Хочешь, погадаем?

      — Зачем, Тём? Мы на дачу приехали, чтобы, как бабульки, картами швыряться?

      — Не картами. Там на монетках гадают. Шесть раз их кидают, там выпадает либо сплошная линия, либо разбитая. Строится гексаграмма, чертятся шесть линий. И потом смотришь значение. Вот и всё.

      — Тём? — я произнёс тихо и погладил его по щеке.

      — М?

      — Жарко уже. Сваримся тут щас с тобой. Пошли на речку, а?

      Он тихонечко спросил меня:

      — Не будем гадать?

      — Не знаю. Потом, может. Пойдём, а?

      — А грядки?

      — Завтра всё доделаем, — я ответил ему, встал с раскладушки и задницу отряхнул от комочков пыли. — Вставай, пошли.

      Он схватил меня за руку и поднялся на ноги. Книжку поднял с пола и под мышку себе засунул.

      — Потом погадаем? — он спросил меня с улыбкой.

      — Посмотрим.

***

      Речка шёлковой змеёй серебрилась в солнечном бархате. Петляла мутной гладью меж двух пушистых зелёных холмов. Спокойная, тихая и тёплая, как наше с Тёмкой лето. Ласкала горизонт туманной дымкой вдалеке, где заброшенная церковь доживала свой век и смотрела на нас пустыми окошками. Ни стёкол, ни дверей, одна голая кирпичная кладка и обгрызенный кусочек стены у второго яруса.

      — Вить, ну не брызгайся! — его жалобный голосок зазвенел над речной гладью. — Я иначе свалюсь и утону, я плавать не умею!

      А я ещё сильнее забрызгался, сверкающими каплями его всего окатил, с задором смотрел, как он смешно морщился, забравшись в воду по пояс.

      — Не утонешь! — крикнул я ему и громко засмеялся. — На берег тебя за уши вытащу!

      И опять его водой окатил, а он моську свою спрятал за высокими кустами камыша.

      — Всё, я вылезаю, — Тёмка громко разнылся. — Ты брызгаешься и брызгаешься. Сто раз тебе говорил, чтобы перестал.

      — Стой там, ушастый!

      Я зашагал к нему по тягучему илу, в стороны камыши отодвинул и к нему вплотную приблизился. Он стоял передо мной и дрожал в речной пучине, мокрый весь, с сосульками на голове вместо пышных кудряшек. На меня смотрел жалобными глазами и скукожился весь, будто боялся, что я топить его буду.

      — Чего трясёшься, а? — спросил я и схватился за его замёрзшие плечи.

      — Наплавался, что ли?

      — Нет ещё. Пошли со мной, где поглубже?

      Я схватил Тёмку за руку, чуть-чуть к себе потянул, а он забрыкался и в сторону берега меня потащил.

      — Не хочу, — жалобно сказал он. — Можно на берегу тебя подожду?

      — Иди. Я скоро к тебе приду.

      И он побрёл в сторону берега, медленно так и осторожно, чтобы в воду не свалиться. Вышел на солнце и быстрей к нашим вещам побежал, на полотенце плюхнулся и прикрылся ниже пояса своими трусами. Сидел в сочной пушистой траве и на меня всё поглядывал, уже с улыбкой, уже не боялся, что утонет. Смешной такой и глупый.

      На берегу так тепло и спокойно, теплей, чем в воде, даже. Мягкая трава под ногами тихонько дрожала под тяжестью моих капель. Небо то розовое, то оранжевое, ясное и красивое. Солнце всё золотом кругом разукрашивало: кучку с нашей одеждой, Тёмку моего, взгляд его смущённый и любопытный.

      Он мне смятые трусы протянул и сказал:

      — Надевай.

      А я ничего ему не ответил, рядышком сел, вздохнул тяжело и весь растянулся на пушистой траве. Хорошо так, щекотно и сладко, ветер так нежно кожу прохладой раздувал. Тёмка сидел и всё смущённо на меня косился, трусы отложил в сторонку и тоже рядом лёг. Руки за голову закинул и в небо смотрел, меня совсем чуть-чуть локтями касался.

      — Не увидит никто? — он спросил меня осторожно.

      — Я сколько здесь всю жизнь гуляю, купаюсь, никогда никого не встречал вообще. В Ташовке человек двести живёт, только до неё ещё дойти надо. Километров пять. Тут вообще никого, даже рыбаков не бывает. Вон, только коровы на лугу пасутся.