— Тише ты, лошадёнок, — посмеялся я и накрыл его одеялом. — Сам-то спать хочешь?
— Хочу, — ответил он и вжался поглубже в мягкую подушку. — Я вчера весь день готовил, тебя ждал. Не спал, а тебя ждал, слышишь?
— Слышу. Дождался, что ли?
Он подлез поближе, на грудь ко мне лёг и в сторону отодвинул широкую плетёную цепочку с крестиком.
— Дождался, да, — тихо ответил он и в шею меня поцеловал.
— И я дождался, — так же тихо сказал я и погладил его по плечу.
Тёмка как будто специально задёргался, так хитро на меня посмотрел и заёрзал внизу одеялом. Ко мне всё плотней прижимался и задел пальцами резинку трусов.
— Ладно, спокойной ночи, Вить, — сказал он, в нос меня поцеловал и на бочок повернулся.
Одеялом накрылся с головой и замолчал. Лежит и не шелохнётся, как будто даже не дышит, умер совсем. Только кудряшки и торчат на краешке подушки.
Меня только раззадорил.
Я повернулся на бок, лицом к его спине, и поближе прижался. Краешек одеяла поднял и под него туда прямо залез. Тепло у него так под одеялом, кожа вмиг покрылась мурашками, когда я к его спине прикоснулся.
— Чего ты? — Тёмка хитро прошептал и совсем чуть-чуть на меня обернулся.
— Ничего, — я ответил и в плечо его поцеловал. — Лежи знай.
Он опять за краешек одеяла схватился и зарылся под ним весь с головой. Играется со мной и дразнится, весело ему.
— Ты точно спать хочешь, Тём? — я спросил осторожно, совсем немножко стесняясь.
— Как ты решишь, — он ответил и прыснул смехом. — Сам-то уснёшь?
Я тихо замотал головой и ещё сильнее к нему прижался.
— Нет. Не усну.
— Вот и хорошо.
Так плотно я к нему прижимался всем телом, что сам даже весь задрожал. Нетерпёжка какая-то будто верх взяла над короткостриженой тупой головой. Сильно-сильно к нему прижимался, рукой осторожно по спине его гладил, шуршал старой простынью под тёплым одеялом и всё больше и больше наглел.
Так обнаглел, что в его жгучем тепле резко вдруг очутился.
— Ай, — заскулил Тёмка и уткнулся лицом в подушку.
— Прости, — прошептал я и за ушком его поцеловал. — Больно?
Он похлопал меня рукой по спине и ответил:
— Нормально всё.
— Точно?
— Точно.
— Я быстро, правда.
Он тихонечко засмеялся и неловко спросил:
— Откуда знаешь?
— Тише, Тём.
Так тепло и комфортно стало под одеялом. Пожар по всей крови прям разжигался, а внизу сильнее всего сладко кипело и пламенилось. Тёмку за руку крепко держал, ладошку его мягкую и гладкую сжимал своей мозолистой лапой и тихонько на ушко ему дышал.
И внизу всё теплей и теплей становилось.
Так тепло стало, что рука сама крепко сжалась и ему даже больно, наверно, сделалось. И тихий вздох над ухом у него резко зашелестел, а потом ещё один и ещё. Лежал и терпел, давал мне этой банальной нехитростью насладиться. Сладкой приятностью всё тело скрутило и запульсировало, и в голове вдруг чувство стыда какое-то поселилось. Эгоизмом тупым всё сознание затянуло.
Закипело молочной пряностью.
Расплавленным серебром забурлило и заструилось платиновой рекой.
— Заяц, — вырвалось у меня вместе с поцелуем в его плечо. — Извини, ладно?
Он разжал краешек смятой простыни и глубоко вздохнул. Меня по руке нежно погладил, по руке, которая его обнимала и к моему горячему телу аккуратно прижимала.
— Целый год ждал? — Тёмка ехидно спросил и засмеялся. — Доволен, что ли?
— Доволен, да.
Лежит всё и хохочет, моську свою прячет в подушку вместе с яркой улыбкой и дёргается в смешливых припадках.
— Ну чего ты, а? — сказал я и за ушко его куснул.
— Ничего. Смешной ты такой, конечно. Джентльмен прям.
Я перевернул Тёмку на спину и всем телом над ним навис.
— Да? — я хитро спросил и застыл прямо над его носиком. — Я ведь и по-другому могу, Тём.
— Хоть бы показал, а то одни разговоры, — он всё издевался надо мной.
— Показать, что ли?
— Как хочешь. Я-то чего?
Он опять повернулся на бок, мордой в подушку уткнулся и еле разборчиво пробубнил:
— Моя доля нехитрая.
— Больно болтать, смотрю, любишь.
