— Ну, мам.

      — Тебе ж другого надо. — и посмотрела на меня, нахмурив брови, немножко даже лицом скривилась. — Мужик хоть у неё хороший, что ли?

      — Мам, — сказал я и звонко брякнул железной ложкой. — Я щас спать пойду.

      — Спать пойду, — ворчала она. — Сиди, смотри, я тебя гоню, что ли? Спать он пойдёт.

      Я посидел молча немножко, ногой подрыгал, на маму покосился с хитрой улыбкой и негромко заговорил:

      — Ну, вот этот вот. Другой, который с бородкой. Он получше уже, да.

      Она на меня замахнулась тем же полотенцем, которым за столом меня отлупила, и проворчала:

      — Как врежу щас только!

      Я над ней посмеялся и в сторонку дёрнулся, чтоб полотенцем не смогла меня достать.

      — Шучу, шучу, — сказал я сквозь смех. — Все страшные. Под стать этой колхознице.

      — Селушка она. Селушка. У нас вон, выйди на улицу, полно таких шастают. Всем теперь в Москву, что ли, ехать? Приехала она. Дома пускай за курями бегает.

      Сижу с ней, вроде смотрю сериал, полчаса ведь уже прошло, а ничего не соображаю совсем. Кто куда идёт, зачем, что говорит, для чего? Только и делал, что на собственные мысли отвлекался и по странному смаковал момент, пока с ней рядышком сидел на старом и пыльном кресле в полумраке нашего телевизора.

       — Витька, — сказала мама и глянула на меня. — Ко мне начальница отдела на той неделе должна в гости приехать. Придёшь уж после школы, посидишь, что ли? В форме ей покажешься?

      — Так она меня уже видела. В девятом классе. Разве нет?

      — Это другая. Новая там какая-то. Хорошая такая, говорят. Может, с путёвкой ещё поможет, фиг его знает. Придёшь уж пораньше, посидишь? Убудет у тебя, что ли?

      — Приду, — сказал я и в подтверждение своим словам искренне ей улыбнулся и кивнул.

      — Без своих выступлений только давай. Медали там все свои покажи, кубки, чего там у тебя ещё есть? Понял меня?

      — Понял.

      И опять замолчала, довольная сидела, чаем хлюпала и хрустела печеньями.

      — Любишь ты мной похвастаться, да? — я хитро спросил её.

      — Чего ещё?

      — Похвастаться, говорю, мной любишь.

      — Сиди ещё знай. Болтает тут. Хвастаться. Было бы чем.

      А сериал всё шёл и шёл и не заканчивался даже, мутной тягомотной речкой струился прям по мозгам. Больно так было и неприятно, будто солярку в башке разлили. Я сидел на кресле, подперев щёку рукой, на миг глаза закрывал, резко дёргался и громко вздыхал. Раз пять так, наверно, чуть не уснул. А мама, смотрю, всё сидит, печеньями трескает, и ни в одном глазу даже.

      Я встал с кресла и потянулся, старая тельняшка аж до пупка задралась. К маме подошёл, на пол сел и голову ей на колени положил. Шаль у неё на коленках была такая мягкая, тёплая, пушистая, и не кололась совсем. Духами её любимыми пахла, совсем чуть-чуть, прямо на кончике носа.

      — Мам? — жалобно протянул я и посмотрел на неё снизу вверх.

      — Чего? — бросила она.

      — Спать я хочу, чего. Сама не хочешь?

      Она посмеялась:

      — А мне-то что? Я не устала. Ты в школе-то носишься целыми днями с пулемётами своими, не я. Иди спи ради бога.

      Я поднялся на ноги, по руке её тихонько погладил и зашагал в сторону двери.

      В дверном косяке застыл, глянул на маму и сказал ей, громко зевая:

      — Расскажешь завтра, что там было? Чтоб я на второй серии у тебя каждую минуту не спрашивал.

      Она брезгливо махнула в сторону телевизора и проворчала:

      — Да не буду я дальше смотреть. Мутотень эту ещё. Этого она любит, того она не любит, третьего, оказывается, тоже любит. Пиздорвань какая-то.

      Я вернулся в кромешную тьму своей комнаты и заперся изнутри. Свет даже не стал включать, чтобы сон не спугнуть. Даже не раздевался, так в постель прямо плюхнулся, в трико и в тельняшке. А за окном метель скреблась по стеклу сухими снежинками, собаки разлаялись где-то вдали, ветер свистел в щёлках в окне. И луна где-то высоко-высоко в ноябрьском холодном небе зависла бледной лампочкой.

      Только она в ту ночь мои сны освещала.

***

      Вид за окном замедлился. Совсем тихо перрон поплыл и вдруг полностью замер. Поезд шумно фыркнул и густым паром окатил прохожих с чемоданами на колёсиках.

      — Уважаемые пассажиры, — захрипели на весь вокзал громкоговорители. — Скорый поезд «Саратов — Верхнекамск» прибыл на первый путь. Нумерация вагонов с головы состава.

      На улице так ярко, как будто и не ночь, как будто день. Как будто рядышком где-то футбольное поле с ослепительными софитами. Белым солнцем будто зависли над вокзалом и разбивали тугой мрак летний ночи.

      Нога сама как-то нервно задёргалась и застучала носом поцарапанных берцев по железному полу возле двери с иллюминатором. Стою, зажав кончик нижней губы меж зубами, а сам взглядом бегаю по перрону, лицо знакомое высматриваю. Никого не знаю, одни рожи чужие да безликие, спешат, мельтешат, куда-то несутся и хрустят колёсами чемоданов по сухому асфальту.