— Не уснём ведь, а, — сказала мама и взяла у меня кружку горячего чая.

      — Я зелёный налил, — сказал я, сел на другом кресле рядышком с ней и подул на свою чашку. — Пей знай.

      А за стеной отец уже храпел вовсю. Рано ложился, в пять утра на работу вставил, упахивался, как собака.

      — А, это зелёный, — сказала мама и прищурилась, на кружку в своих руках посмотрела. — Я даже и не заметила.

      Я зашуршал упаковкой печенья, достал себе одну штучку и остальную пачку ей протянул.

      — На. Я сегодня купил.

      — А они…

      — Без сахара, — я перебил её. — Ешь, господи. Тебе можно такие.

      Одну штучку себе достала и тихо захрустела над блюдечком, всё на пол косилась, боялась, что намусорит. Глупости такие, уберу, если надо будет.

      — Смотри, Витька, — сказала она и посмеялась. — Точно, что ли, без сахара? А то мать отравишь. А то вон, — и кивнула в сторону телевизора. — у Малахова показывают, как-то мать убьёт ради квартиры, то из-за компьютера родителей зарежет. Чего делается то, б-а-а-а.

      Я на неё глянул и заулыбался, хрустнул печеньем и ответил:

      — Я в компьютер сто лет уже не играю, ты чего?

      — Значит, из-за квартиры меня потравишь.

      И оба с ней засмеялись. Перед телевизором пар от горячего чай проплывал невесомо, вверх поднимался и исчезал где-то под потолком в ночном домашнем уюте.

      — У тебя на обед-то ещё есть на этой неделе? — спросила мама и чашку чая на стол поставила.

      — Есть. Хватит мне.

      — Смотри. Опять будешь голодный ходить, скажут мне потом.

      — Не буду. Ем я, не переживай, — и печенье будто нарочно смачно откусил.

      — Бал-то у вас когда будет? Объявили уже?

      Я пожал плечами и хлюпнул чаем:

      — Да хрен знает. Двадцатого декабря, наверно, как в том году. Посмотрим. Я уж тебе заранее скажу, чего ты переживаешь?

      Она помолчала немножко, звук на телевизоре чуть-чуть прибавила, шаль поправила на коленках и пробубнила:

      — Не знаю, не знаю.

      — Мам, — я одёрнул её.

      — Чего «мам»? Ты себя так ведёшь. Я ещё после этого должна на твои балы ходить? Ноги уже не ходят совсем.

      За окном соседская псина развылась, разоралась на весь посёлок, погавкала немножко и заткнулась. Машина пронеслась по нечищеным снежным дорогам, громко затрещала, сверкнула красными огнями нам в окошко и исчезла в лабиринтах невысоких домов. Темень такая на улице, кроме деревянного фонарного столба рядом с калиткой не видать ни черта.

      — Я днём на работу звонила, — сказала мама. — Не дадут нам путёвку. Сказали, ты уже не ребёнок, ты жеребёнок. Я говорю, «восемнадцати-то ещё нет ему». Плевать они хотели. Скоты эти. Думала хоть, как в тот раз, с тобой на море съездим.

      — Съездим, — ответил я и ладонь положил на её сухую морщинистую руку. — Потом как-нибудь съездим. Сами купим.

      — Я там половину шарлотки в холодильнике оставила. Возьми завтра этим своим обезьянам. Угостишь.

      Я заулыбался:

      — Возьму. Спасибо.

      — У Олега-то как дела? Похудел хоть маненько?

      — Нормально всё у него. Не похудел. Жиреет только.

      — Не давай ему ничего тогда, — мама сказала и засмеялась. — Худеет пускай.

      Мы сидели, болтали и телевизор будто даже и не смотрели с ней. А там уже минут двадцать, как сериал этот шёл по «России». Баба какая-то перед мужиком стояла посреди зелёного поля, узелок на платке своём закручивала и разговаривала писклявым голосом, а бородатый мужик с бандитской мордой на неё смотрел влюблёнными глазами.

      — Даша, — громко сказал мужик в сериале, будто пытаясь перекричать музыку за кадром. — Я когда вас увидел, подумал, что у меня земля ушла из-под ног.

      — Да что вы говорите, Алексей? — ответила девушка и засмущалась.

      А мама моя её передразнивала смешным ворчливым голосом:

      — Да что вы говорите, Алексей? — в сторону экрана рукой махнула и выругалась: — У, дура колхозная. Да?

      Я на неё покосился и плечами пожал:

      — Я пока не знаю. Только началось ещё.

      — А чего, не видно, что ли? Ещё какую-то крокодилиху на роль выбрали, ба. Чего у неё с губищами-то, ну? Как у этой… господи… забыла. Про очкастую дылду-то эту. Кино было. Ну?

      — «Не родись красивой»? — предположил я.

      — Да, да. Красивой. Вон. Такая же страхуилина.

      Мама взяла кружку с чаем, подула аккуратно, сделала один глоток и спросила:

      — Неужели хотя бы вот такую себе найти не можешь, а? Витька?

      — Мам, — вырвалось у меня.

      — Мам. Мам. Тебе ж не надо этого.