Зашёл. А она за столом сидит и газету с программой передач читает, на меня косится из-под очков и всё так же недовольно мотает головой, как тогда, когда тётя Катя только ушла.

      — Д-а-а-а, — протянула она и сняла очки в позолоченной оправе. — Позоришь меня только, ой, позоришь, Витюшка. Похвалиться мне даже не даёшь, батюшки, ой.

      Я сел рядышком за круглый стол в кружевной скатерти и с вонючим алоэ в пластиковой вазе посерединке и тихо сказал:

      — Я же просто. Беседу поддержать.

      — Поддержал. Школу родную всю обосрал.

      — Так я же не выдумал ничего, — сказал я уже чуть уверенней. — Не наврал.

      Мама пальцем в меня ткнула, нахмурилась вся и строго заговорила:

      — Меня послушай. Я про наш горгаз такие страсти никому не рассказываю, понял? Думаешь, нечего мне рассказать? Не насмотрелась я за всю жизнь, да? Ты мужик, а треплешься, как баба, как девка базарная сплетничаешь!

      — Мам, — жалобно вырвалось у меня.

      — Чего «мам»? Другой бы замолчал, сел бы красиво, культурно, выпрямился, — и по спине меня треснула, чтоб не сутулился. — Сказал бы, «да, тётя Катя, здорово у нас всё в школе, всё хорошо.» Похвастался бы, как на парад в этом году ездили, как вы там перед губернатором маршировали.

      И замолчала. Руки задумчиво сложила у подбородка и глянула в сторону окна, в уснувшую зимнюю тьму нашего частного сектора уставилась.

      — Я, может, последний раз так на парад тебя смотреть ходила? — сказала она и строго на меня посмотрела, перебирая очками в морщинистых руках. — Не знаю вот, в следующем году смогу так прийти или нет.

      — Мам, ну хватит.

      — А что «хватит»? А тебя и не позовут больше, болтуна такого, понял? Твой дед не спрашивал, какие там берцы у него или не берцы. Надо было, значит, надо! Всё ходил, маршировал, воевал, понял? Неженка ты.

      Тут я не выдержал, дёрнулся резко и чуть из-за стола не выскочил:

      — Неженка? Мам. В армии даже казённое выдают! Ну что за смех, а? Всю жизнь ведь своё покупаем. Что я, неправду, что ли говорю, ну?

      Она на меня ещё строже посмотрела, губы так страшно скривила и сказала:

      — Не ты покупаешь, понял меня? Нашим с отцом деньгам счёту вести нечего. Смотрите-ка, распереживался, ба, прям обеднел. Сколько надо будет, столько и буду покупать, понял меня? Хоть ещё семь лет там учись, ради бога.

      Скажет тоже. Ещё семь лет. И так семь лет проучился. С пятого класса не в догонялки, а в войнушки всякие играл с ребятами в школе. Другого как будто и не видел, как будто упустил что-то.

      — Ещё раз, Витя, ещё раз я услышу от тебя криво про школу, — мама сказала, пальцем опять затрясла передо мной и очки надела. — Смотри у меня. Отучись, закончи сначала. Потом болтать будешь. Понял меня?

      Ничего ей не ответил, как дурачок, сидел перед ней и дёргал себя за дырочку на краешке тельняшного рукава.

      — Я что сказала? — переспросила она ещё строже.

      — Понял, — я ответил ей и громко шмыгнул.

      Я встал из-за стола и тихонько зашагал к двери, еле слышно ногами в шерстяных носках зашаркал по холодному полу. В проёме замер, руку на косяк положил и вдруг за крестик на шее схватился. Крестик на широкой плетёной цепочке. Почернела вся, давно уже не сверкала.

      И мамин голос вдруг послышался за спиной:

      — Я в девять кино по «России» буду глядеть. Хочешь, приходи.

      Сухо так сказала и холодно даже немножко, без энтузиазма совсем. Будто бы всё равно, приду я к ней вечером или нет.

      — Про что кино? — я тихо спросил её.

      Она махнула рукой и бросила недовольно:

      — Ай. Прошмандень какая-то в Москву приезжает, чего-то там жопой будет вертеть. С мужиком каким-то.

      Краешек губы у меня сам пополз в сторонку в лёгкой едва заметной улыбке.

      — Не хочешь, не смотри, батюшки, — сказала мама. — Больно заставлять тебя ещё буду.

      — Нет. Хочу. Я приду.

      Только хотел за порог зала шагнуть, как опять вдруг замер и тихо спросил:

      — Мам?

      — Чего?

      — В девять, да?

      — В девять. Да.

      Отец вечером баню растопил, хорошо так растопил, уже в предбаннике лёгкие ошпарились горячим воздухом. В деревянном полумраке с себя всю одежду скинул, старый железный ковш достал с верхней полки, в другую руку воротничок от кителя взял и нырнул в душную парилку. Весь вмиг потом покрылся. На скамейке расселся и хозяйственным мылом воротничок хорошенько растёр. По краешкам весь какой-то чёрный был, будто огнём его опалило.

      Потом в комнате у себя сидел и воротничок пришивал к кителю, нитки зубищами разгрыз, форму повесил на дверную ручку и довольно закивал. Чисто и аккуратно, выглажено всё, и офицер-воспитатель орать не будет.

      Девять почти. Я достал из рюкзака пачку печенья и на кухню убежал. С двумя чашками чая потом пришёл к маме в зал. Мама сидела на кресле, укрыв ноги шалью, в полумраке телевизора сидела и стёклами в очках переливалась.