А сам стою и чувствую, как глаза уже таять начали, как вокруг всё мутной пеленой заискрилось, а рот сам шепчет ему в ответ:

      — Понял.

      — Я всё запомнил, Вить. И кольцо какое у тебя там на руке было, тоже запомнил.

      — Мама мне подарила.

      — Да. Знаю.

      А у самого уже сил нет не то, что ответить ему, а вздохнуть сил нет. Вздохнуть так, чтобы нормально, чтобы по-человечески, без дрожи, и чтобы душа из тела не вышла.

      Кулаки сами сжались в сухих старых мозолях, и я сказал ему:

      — И ты. Ты тоже мне потом подарил.

      Я кольцо ему на руке показал, подарок его на наш первый с ним Новый год. «Спаси и сохрани» серебром написано.

      И не соврал ведь.

      И спас меня, и сохранил.

      А сам стоял и на гитару мою смотрел, подошёл к ней, пальцами провёл по натянутым струнам, звякнул ими разок, и в груди на мгновение эта вибрация поселилась, будто стены моей комнаты сотрясла.

      — Вить? А спой мне ещё раз. Песню про зайца.

      Я сел на старый свой диван, разок громко шмыгнул и ответил ему:

      — Тём. Не хочу.

      — Почему?

      И сам ведь знает, а всё спрашивает, выпытывает, разжёвывать всё ему заставляет. Всегда так делал, всегда наизнанку меня всего выворачивал, душу всю потрошил. И так приятно это делал, у самого глаза на мокром месте, сердце всё в крови утопает, а сладостно так, и ещё, и ещё хочется.

      — Почему не сыграешь, Вить?

      — Грустная потому что и… утратила уже свою актуальность.

      Тёмка на меня уставился своими сверкающими каштанами, замер опять в ночной холодной тишине и прошептал мне очевидную вещь, которую сам прекрасно знал и без моего ответа:

      — Потому что не уезжаю никуда?

      — Мгм.

      — Ты ведь меня тогда меньше месяца знал. И уже песню написал. Как? Зачем?

      — Глупый ты ещё, конечно. В книжках своих про это всё пишешь, а когда в жизни сталкиваешься, ничего понять не можешь.

      И вдруг озарение на него нашло, и он довольно так протянул:

      — А-а-а…

      — Понял?

      — Понял. Да.

      Тёмка к окошку подошёл, застыл на фоне моего родного посёлка, на деревянный подоконник облокотился и будто наблюдал с детским каким-то интересом за янтарным пением гирлянд на заборе, лай собак сквозь толстенное стекло слушал, метельный фейерверк из снежинок разглядывал.

      Меня одного в полумраке моей комнаты оставил мёрзнуть на скрипучем холодном полу. И так подойти к нему и обнять его захотелось, сжать покрепче, что есть сил, чтоб запищал весь и просил отпустить, а потом защекотать его и на диван свой старый повалить, зацеловать всего, чтоб глупости больше всякие не спрашивал, чтобы сам всё понял уже наконец.

      Нет. Никогда не поймёт.

      Всю жизнь глупости спрашивать будет.

      Я подошёл к нему сзади, обвисшими складками на своей старой кофте к его клетчатой рубашке прикоснулся, на шею его тихонечко задышал и родной такой запах почувствовал. Сирени аромат, асфальта мокрого в мае, блестящей медали за первое место и увольнительной в девятом классе, когда домой наконец можно ехать было, с пацанами весь день по городу гулять, в кино ходить и деньги на всякую дрянь в кафе тратить. Чтоб мама потом ругала, чтоб на следующей неделе никуда не выпускать грозилась. Всем понемножку от него пахло. Приятно так и сладко-сладко.

      Только он из детства у меня и остался. Он и погоны старые в шкафу.

      — Чего ты? — Тёмка спросил меня шёпотом, голову на меня повернул, но в глаза не смотрел, всё стеснялся как будто.

      — Ничего.

      Рука сама к нему потянулась, прижала плотно к себе, всё моё тело жаром его тела ошпарила. Таким родным и добрым жаром, мурашками приятными и шелестом сердца в груди.

      — Тём?

      — М?

      — Ругать тебя сейчас буду.

      Я достал из кармана смятый клочок бумаги с его письмом из Стэнфорда, на подоконник перед ним положил и в сторонку от него отошёл. Он схватил его за смятый кончик своими тонкими пальцами, развернул аккуратно, шустро прочитал и в карман на джинсах засунул.

      — Откуда у тебя? — спросил Тёмка и на меня как-то испуганно посмотрел.

      И впрямь, видимо, думал, что я никогда не узнаю.

      — Твоя бабушка принесла. Ты же у неё там прописан. Тебе туда вся почта приходит.

      — Помню.

      И вдруг плечами пожал и дурачка включил, глупо заулыбался и сказал мне:

      — Это просто ещё один формальный отказ пришёл, Вить. Ну, типа, подтверждение, что я не прошёл и…

      Я этот его театр решил прекратить и перебил его: