Я пожал плечами.

      — Наверно, — ответил я.

      — Бесполезные, ещё какие. Но без их неуклюжести не поймаешь монстра. Без их желания пожрать они бы не становились наживкой для монстра, и опять же, никто бы этого монстра никогда бы и не поймал. Такой, знаешь, тупой, но правдивый и очень важный посыл.

      — В чём же?

      — Ну как это в чём? — усмехнулся Тёмка. — В том, что мы все нужные и полезные. В разумных пределах, конечно. Что каждый из нас в какой-то ответственный момент, так сказать, засияет, выручит всех и окажется нужным. Нужным окажется, Вить, понимаешь? Даже всякие бесполезные неуклюжие ребята. Как Шэгги и Скуби. И как я, например.

      — Замолчи, — я зашипел ему над ухом и руку его ещё крепче сжал. — Опять ты начинаешь, да? Сколько раз тебе уже говорил.

      — А чего, Вить? Что я не так сказал? Это ведь не только у нас в России так, это везде. Я вот когда в Мексике был, когда мы с Марком и его церковью в этот благотворительный лагерь в Мехикали ездили, там пастор выступал перед толпой с проповедью. И во время проповеди спросил, типа, вот есть в лодке пять человек. Один плотник, один военный, один рабочий, один автомеханик, другой повар, а пятый — режиссёр. Клипы там всякие делает, фильмы.

      — И чего?

      — Ничего, — он ответил и тяжело вздохнул. — Сказал, что лодка вдруг начинает тонуть. И велел нам посовещаться друг с дружкой и выбрать, кого на лодке оставить, кто полезный, кто сможет чем-то помочь, а от кого можно избавиться. Кто меньше всех нужен. От кого меньше пользы, кого выкинуть для общего блага? И знаешь, чего, Вить?

      Тёмка тихонечко шмыгнул и намокшие глаза протёр о потную наволочку.

      — Ты вот сейчас опять скажешь, что я ною, — он тихо сказал. — Но я тогда стоял там и подумал, что все всё поймут, что все догадаются, в чём прикол этого вопроса у пастора. Но нет. Люди стали отвечать, по одному человеку из каждой группы. И все, Вить, ну большинство точно, сказали, что надо избавиться от режиссёра. Что он обуза, что он ничем в тонущей лодке помочь не сможет.

      Он вдруг засмеялся и шмыгнул ещё разок.

      — Нет, я понимаю, конечно, согласен, — сказал Тёмка. — Режиссёр в тонущей лодке чем поможет? Ничем, конечно. И пастор потом сказал, что вот бог, он никого не выкинет. У него нет ненужных и неважных людей, нельзя людьми так размениваться. И я понимаю, эта его мудрость такая вся простая, банальная, слащавая и подана через призму его религиозного причинга. Да плевать, знаешь. Вообще наплевать, под каким углом и как она подана. Главное, что это правда. Все они, все эти люди, все эти светлые и добрые христиане сидели и думали, от кого же избавиться, чтобы возу было легче? От какой такой обузы. И кого этой самой обузой объявить. А я, как дурак, когда вопрос услышал, наивно подумал, что они всё сразу поймут, что догадаются, в чём подвох. Не поняли ни хрена. То ли я один такой умный, то ли они все какие-то сволочи тупые оказались.

      — Ну, Задорнов же предупреждал нас про американцев, — сказал я и посмеялся. — Помнишь, да?

      — Да перестань. Нормальные они, абсолютно такие же. Наши бы люди точно так же ответили. Ты же понимаешь.

      — Да, — ответил я и погладил его по плечу. — Понимаю.

      — А потом сидят и рассказывают про добро. А какое добро, если вы внутри такие сволочи? И вроде бы, знаешь, все уже давным-давно на одних и тех же мультиках растём, на сказках, на фильмах. А всё равно, как об стенку горох. Вот, допустим, мораль у мультика какая-нибудь простая и дурацкая, типа, «не суди книгу по обложке». Типа внутри человек может оказаться хорошим, когда ты его узнаешь. Да?

      — Допустим, — сказал я. — И чего?

      — А толку-то? В итоге мы вырастаем на этой морали. И судим по обложке. И ничего зазорного во всём этом не видим. И всё, чему нас эти мультики и сказки учили, уже позабыли. Детям своим потом какие-то житейские мудрости с претенциозным видом затираем, а сами по ним жить не умеем и не пытаемся даже. И не живём. Пиздабольство одно сплошное.

      Я тихонько треснул его по губам.

      — Не ругайся, — я сказал строго.

      — Нет, ну ты ведь согласен, да? Я ведь правильно говорю?

      — Наверно. Я просто с таким не сталкивался.

      Земля опять загромыхала за окном, треском и громом взорвалась. Ещё один поезд мимо нас проезжал, быстро и громко нёсся в ночной духоте, янтарными огнями своих вагонов наше купе освещал. Всё купе пушистым рыжим бархатом залило, шумно и ярко светом везде заискрилось.

      Тёмка негромко хихикнул и сказал мне:

      — Ты вот меня сегодня спрашивал, чем этот вокзал такой особенный? Этим и особенный. Атмосферой своей. Смотри, на какие откровения нас сегодня вывел.

      — Да уж, — ответил я и погладил его по ладошке. — Опять тебя на размышления прорвало. Любишь ты вот так поболтать, да?

      — Если только с тобой. С кем ещё-то мне так разговаривать? Слушать никто и не будет.

      — Я всегда буду, — сказал я и опять его холодную ладошку сжал крепко. — Понял, да? Всегда буду слушать. Болтай хоть весь день, слышишь меня?

      — Слышу, — он ответил и довольно заулыбался. — Знаю, что будешь слушать. И я тебя слушать буду. Только ты ведь особо не болтаешь. У тебя слова из зарплаты вычитают, что ли?

      — Не знаю. Просто не хочу показаться глупым. Нет, не так. Боюсь показаться глупым. А ты не боишься. Храбрый заяц-болтун. М? Ты заяц-болтун у меня?

      Я защекотал его, руками под футболку залез и пальцами пробежался по потной спине. Тёмка резко задёргался, громко взвизгнул от смеха на весь вагон, аж в ушах зазвенело от его голоса.

      — Всё, всё, Вить! — он взмолился сквозь смех. — Люди в вагоне спят, ночь уже, ну!