— Сам бог потанцевать как будто велел, — он прошептал смущённо.

      — Почему?

      — Это же песня «Хочешь я в глаза» в исполнении Нины Бродской.

      — Это которая в заставке у Букиных играет? — спросил я, а Тёмка кивнул. — Точно бог велел. Давай, хватайся за меня.

      Наши с ним руки сцепились родным жгучим теплом, Тёмка вторую руку свою аккуратно мне за спину завёл, голову чуть-чуть опустил и так прямо замер. В самую грудь мне дышал дрожащим тёплым дыханием. Я чмокнул его в макушку, и затоптался на месте, и его легонечко дёргал за руки, чтоб понимал в какую сторону двигаться.

      — Вот, видишь, как хорошо получается, — приговаривал я, и вдруг чуть ему на ногу не наступил. — Расслабься ещё немножко, ладно? За мной повторяй.

      — Ладно, — он тихо ответил мне прямо в грудь, не поднимая испуганных глаз. — И так всегда за тобой повторяю.

      И закружились мы с ним, как в вальсе в кадетской школе. Только в школе всё наигранно было, пусто и без души. Девку какую-то незнакомую хватаешь за талию, вертишься с ней по залу, на других пацанов с дамами смотришь вокруг. А у самого нигде ничего не ёкает, родным теплом сердце не согревается, кудрявым пухом в самый нос не щекочет.

      То в одну сторону с ним повернёмся, и перед глазами весь зал пронесётся с белыми потрескавшимися колоннами, то в другую сторону, и окна с бархатными занавесками проплывут мимо нас. И полумрак вокруг приятный такой и тёплый, уютный, родной и домашний, и музыка с первого этажа сладкая льётся. Бьёт в самое сердце каждым слово и рифмами душу в бараний рог скручивает беспощадно.

      — … кто тебе сказал? Ну кто тебе сказал? Кто придумал, что тебя я не люблю?

      — Доволен, что ли? — я спросил его шёпотом и заулыбался.

      — Доволен, — Тёмка так же шёпотом мне ответил и на меня посмотрел родными каштановыми глазками в переливах тёплого рыжего света.

      — Ты представляешь, что мы сейчас с тобой танцуем под светом киловаттника, который, возможно, использовали на съёмочной площадке «Иронии судьбы» или «Вокзала для двоих»? Или вообще и там, и там?

      — Да ну ты чего? Как это?

      — Вадим как-то мне рассказал. Этот свет с Мосфильма ещё в советские годы привезли на казанскую студию «Тасма», ну, когда всё уже разваливаться начало. На «Тасме» у них киноплёнку, кстати, делали хорошую для всего Советского Союза. А потом уже какой-то ушлый мужик все световые приборы оттуда вывез, со студии, и сюда в Верхнекамск их привёз. А там уже они как-то к Вадиму в «Киносдвиг» попали. К вам в Моторострой. Не знал, что ли?

      Он покрепче сжал мою руку потной ладонью, на меня глянул задумчиво и сказал:

      — Нет, не знал. Неужто правда на съёмках тех фильмов этот свет использовали?

      — Мне кажется, да. Я вот верю. А ты веришь?

      — Буду верить. Если ты веришь.

      — Вот и верь.

      Я немножко с ним покружился, Тёмка на миг от пола оторвался, а потом приземлился и ботинками звонко цокнул. Взгляд испуганный на меня вскинул и задрожал милой улыбкой на гладком лице.

      — Связь какая, с ума сойти можно, — прошептал я задумчиво.

      — Какая связь?

      — Между нами и этими фильмами. Которые твоя бабушка любит смотреть, и мама твоя. И моя мама тоже любила смотреть. И мы тоже смотрим с тобой иногда.

      — Точно. Получается, тот же самый свет на нас падает, который на Женю Лукашина с Надей светил?

      — Мгм.

      — Обалдеть, — Тёмка прошептал и прижался к моей груди. — Романтично очень.

      Я погладил его по плечу под серой жилеткой и сказал:

      — Как будто сами с тобой в этих советских фильмах про любовь очутились.

      — Да. Или в книгах.

      — В каких ещё книгах?

      Он плечами пожал:

      — В тех самых книгах. Про то же самое.

      — Ты же знаешь, что я у тебя особо не читаю, — я усмехнулся и в кудрявую макушку его поцеловал. — Это ты у нас своего «Человека в ушастом замке» любишь.

      — В высоком замке, — он поправил меня. — В высоком.

      — Ну в высоком, господи.

      Мы с ним опять покружились, и я снова затылком к киловаттнику повернулся, сквозь пиджак потной спиной ощутил жар от прибора.

      Тёмка произнёс тихо:

      — Эти приборы, этот свет от них на наших родителей через экран телевизора или кинотеатра светил. А теперь вот на нас уже светит. Здесь прямо. Сейчас вот. — Он посмотрел на меня вопросительно и заулыбался: — Знаешь, как это называется, Вить?

      — Как?

      — Кольцевая композиция.

      Я посмеялся над ним, в носик его чмокнул и тихо сказал:

      — Как ты болтаешь много, заяц, я прям не могу.

      В песне строчка зазвучала такая любопытная и приятная, каждым словом будто мне в самое сердце проникла:

      — … от горя я кричу, если снится, что меня не любишь ты.