И крепко-крепко его обнял, спину его дрожащую в старой серой жилетке сильно зажал своими руками.

      — Знаешь, как сильно сработало? — спросил я и в глаза ему посмотрел. — Здесь же, рядышком со мной стоишь и не уезжаешь никуда. Вот же душевный покой и мир, который ты и просил. Всё ведь на месте.

      Я вдруг над ним рассмеялся и за уши его тихонько подёргал:

      — Глупый такой, не могу я, ух, батюшки. Даже икону у меня перепутал, ты посмотри, а? Уши отрастил, а ума-то всё нет, ой.

      — Ну Вить, — он жалобно протянул, а сам заулыбался.

      Я опять его обнял, по спине тихонько погладил и прошептал:

      — Тише, тише, всё.

      И так хорошо мне снова вдруг сделалось. Спокойно и сладко.

      Великую долину будто снова нашёл.

      — Тёмка! Я здесь, у нас в Верхнекамске, эту Америку сраную тебе подарю! Слышишь ты меня, нет? — я его ещё крепче к себе прижал, за ушком погладил и добавил: — Заяц ты мой… тупой… лопоухий… какой тупой-то, мамочки, сил-то моих нет, господи… батюшки.

      — Вить? — зашептал Тёмка, прижавшись к моей груди. — Ты чего?

      — Прости, прости, ладно? Сам я тупой. Врежь мне, хочешь? Ну?

      — Не буду я тебя бить.

      Тёмка подошёл к скульптуре балерины в далёком углу зала, посмотрел на её отломленный нос, шершавую белую поверхность её гибкого тела потрогал любопытной рукой и тихонечко заулыбался.

      — Так на бал к тебе в школу тогда и не сходил, — сказал он с нотками сожаления в голосе.

      — Так давай прямо тут и наверстаем.

      Я вышел в самый центр просторного зала и глянул на белые переливы света в пышных люстрах. Так ярко сияли, что аж глаза заслезились. Неромантично совсем, свет бы потише сделать.

      Я добежал до двери, щёлкнул выключателем и оставил гореть одну маленькую люстру в самом углу. Большущий зал сразу же зашептался полумраком, окна под бордовыми бархатными занавесками засияли оранжевым светом уличных фонарей.

      — Темно, — прошептал я и, прикусив губу, осмотрелся.

      Взглядом вцепился в световые приборы на маленькой сцене, заулыбался и к ним подбежал. Четыре высоких киловаттника, серые, с синими полосками, стояли на старых исцарапанных ножках, а на боку висели смотанные в толстенный клубок провода.

      — Ты чего это? — он спросил меня осторожно и подошёл к сцене.

      Я стянул моток проводов с одного прибора и стал искать розетку.

      — Не боись, — сказал я. — Ты знаешь, что это Вадима приборы?

      — Нет. Как это Вадима?

      — Да он мне сам тогда сказал, что сдаёт их в аренду для ДК Ленина, когда у них всякие мероприятия тут проходят. Вон, смотри-ка.

      Я заскрипел «головой» киловаттника и развернул её лампой в сторону Тёмки. На поцарапанный серый корпус ткнул пальцем и кивнул.

      — Видал?

      Тёмка пригляделся и прочитал вслух надпись, наспех намалёванную белой краской:

      — Киносдвиг.

      — Понял теперь? — довольно спросил я и потащил провод к розетке.

      — Понял. Ничего себе.

      — Ну-ка, зажмурься. Лучше вообще отвернись.

      Тёмка руками глаза закрыл и заулыбался. Я воткнул толстый провод в розетку через переходник, и прибор в ту же секунду ярко вспыхнул строгим лучом тёплого желтоватого света. Башка у киловаттника вмиг раскалилась, я даже запах деталей и жжёной пыли почувствовал.

      — Открывай, — сказал я и спрыгнул со сцены.

      Он глаза открыл и осмотрелся, разинув рот. Стоял в полумраке огромного бального зала в ровном пятнышке рыжего света из студийной аппаратуры.

      — Красиво как стало, — прошептал Тёмка. — Как будто и не в зале уже.

      Я подошёл к нему поближе и хитро спросил:

      — А где?

      — Не знаю. На сцене как будто.

      — На сцене, точно. А на сцене танцевать надо, понял? Вставай давай.

      Я схватил его за руку, холодом его кожи обжёгся, а Тёмка ладонь дёрнул и смущённо опустил голову.

      — Я же танцевать не умею, Вить, — он тихо сказал мне.

      — Не ной. Как тогда, у меня дома. Помнишь? Хорошо ведь тогда танцевал?

      — И кровь потом из носа пошла.

      — На турник не будешь лазить, — усмехнулся я. — Давай, иди сюда.

      Я опять протянул ему руку и почувствовал на спине жар киловаттного света. Хорошо светит, воздух вокруг только так раскаляет. На студии, когда несколько штук таких работают, весь павильон парилкой становится.

      — Зафростить бы его, конечно, — пробубнил я и глянул в сторону прибора.

      — Так пойдёт. Давай, как ты там хотел потанцевать?

      А внизу как назло музыка вдруг затихла и аплодисменты загромыхали. Тамада что-то пробубнила в микрофон неразборчиво, и первый этаж опять музыкой громкой взорвался. Трубные инструменты сначала пошли, а потом и барабаны застучали.