— Восемьдесят два, может, — я ответил и пожал плечами.

      — Это рост или вес?

      Тут вдруг в наш этот цирк медсестра вмешалась, подбежала ко мне и заворчала:

      — Ой, Владимир Иваныч, давайте я лучше сама всё измерю. Пока он тут разродится, пока пятое, пока десятое.

      За руку меня схватила и к весам потащила. Я кроссовки снял, встал на эти весы: старые, советские, холодные, с засохшими белыми каплями по всему металлическому скелету, и краем глаза заметил, как вторая медсестра в сторонке вся заулыбалась. Потешно им. Человек страдает, а им смешно. И я ведь даже особо не ныл, всю жизнь привык терпеть. Но сейчас-то как терпеть? Сердце же. Колотится, кувыркается в груди, болит и сжимает ржавыми кусачками.

      — Лен, а грузики где у нас, не знаешь? — заорала медсестра и оставила меня одного стоять на весах.

      — Ой, а, господи, — вторая медсестра тяжело вздохнула и куда-то ушла.

      А я стоял ногами в тонких носках на железном холоде и на врача смотрел в другом конце смотровой. Сидел за своим столом, что-то записывал, а рядом даже и нет никого. Чего записывает-то? За кем? Про меня, что ли, пишет? Как за мартышкой, за мной наблюдает, отчёт пишет? Цирк какой-то.

      Медсестра вернулась, на весах что-то покрутила и крикнула врачу:

      — Восемьдесят два, Владимир Иваныч.

      — Спасибо, Наташ, — врач ей ответил и опять что-то в тетрадку стал записывать. — Давай сюда, послушаю тебя.

      Я кое-как нагнулся, нацепил на ноги старые кроссовки, разогнулся и чуть не грохнулся. В глазах вдруг всё потемнело, кровью прямо в голову шарахнуло, и сердце раза три в груди кувыркнулось. Будто хотело нормально забиться и на какое-то препятствие напоролось. Как Стас на ринге, запрыгало туда-сюда, аж дыхание перехватило.

      — Катаев, ну быстрей, быстрей, сколько можно, а? — Владимир Иванович раздражённо завыл. — Как в армии, бегом, бегом, бегом!

      Я бы и рад как в армии, только сил нет. И с риском возможного сердечного приступа как-то особо не бегается. Не думается даже. Не дышится.

      Я сел напротив врача, он очки свои снял, глаза протёр и так вальяжно спросил меня:

      — Жалобы какие? Рассказывай давай.

      Медсестра у входа крикнула с усмешкой:

      — Да сердце у него!

      — Сердце, — ухмыльнулся врач. — У нас у всех сердце. Подробней. Что с сердцем? С чего взяли, что сердце?

      — Мне в пятом классе делали операцию, — объяснил я. — У меня были пролапсы. Вставили три окклюдера.

      — В пятом классе, — он повторил задумчиво. — А сейчас в каком классе?

      — Я в колледже учусь. В армии уже отслужил, я же сказал вам.

      — Да, да, точно, — врач закивал и опять что-то стал записывать. — Учишься хорошо?

      — Что?

      — Учишься, говорю, как?

      — Нормально учусь.

      — А где учишься?

      — В Моторостроительном имени Горбунова.

      Он громко застучал ручкой по столу и крикнул на всю смотровую:

      — Марина Геннадьевна, у вас там Лёшка учится, да?

      — Закончил уже, — ответила Марина Геннадьевна. — В том году ещё закончил.

      — Ясно, ясно, — врач сказал и на меня опять посмотрел. — Вот, видишь, у нас у Марины Геннадьевны сын там тоже учился.

      — А с сердцем что? — спросил я и тяжело выдохнул, а костяшки будто сами в кулаки сжались.

      Врач пожал плечами:

      — Да нормально у него с сердцем. Не жаловался никогда.

      — Нет, я про своё сердце спрашиваю. С сердцем у меня что?

      — Да чёрт его знает. Посмотрим сейчас. Ты не переживай, ты же молодой ещё. С сердцем обычно у взрослых, у стариков плохо бывает.

      Я громко вздохнул и ещё раз повторил:

      — Мне операцию в детстве делали. У меня спецгруппа была в школе. У меня сейчас сердце болит, понимаете?

      — Ну в школе делали, это когда уже было? Вон же, здоровый сидишь. В армию сходил. Всё нормально будет, не переживай. Сейчас послушаем, ЭКГ снимем, всё поглядим. Да?

      Он опять в свою тетрадку уткнулся, что-то стал записывать, потом вдруг голову свою поднял и спросил меня:

      — А, это, Катаев.

      — Чего?

      — Вес какой у тебя, не знаешь?

      Хотел уже было рот открыть, а не успел. В смотровую того бомжа на носилках вкатили, колёсами загромыхали на весь приёмный покой. А он ещё орал так громко, вопил, как раненое зверьё, прямо рычал своим прокуренным голосищем. Перегаром и засохшей мочой вдруг так завоняло, врач даже сморщился.

      Медсестра закричала:

      — Владимир Иваныч, он вон кровью в коридоре наблевал!

      — Блядь, а, — выругался врач, очки поправил и из-за стола своего вылез, к бомжу к тому подлетел. — Наташ, ты мне его сюда нахуя притащила, скажи?