Острое лезвие наконечника пики прорезало его одежду и оставило на теле тонкий след, который покрылся капельками крови. Расстроенный малыш, так полюбившийся Николаю, расплакался и никак не мог успокоиться, хотя он гладил его по голове, приговаривая, что ничего страшного не произошло.

— Да я же тебя, дядька с небеси, — всхлипывал Фрол, — чуть не убил, я же не нарочно, зачем же ты вышел на дорогу!

— «Ну, вот был еще один вариант попасть в яму», — подумал Николай, — «при проникающем ранении в живот обязательно последует мучительная смерть, так как хирургов здесь нет».

Чтобы как-то успокоить малыша, Николай  пытался подарить ему свой маленький ножичек, подумав, что вряд ли он теперь ему понадобится. Но Фрол ответил, что ножичек хороший, но он его не возьмет, так как старшие ребята ножичек обязательно отберут.

— Не отберут! — громким голосом успокоил его Николай, — если кто попробует отобрать, у того рука отсохнет. Все слышали? — спросил он, и получил молчаливые кивки в ответ.

Заметив обиженный взгляд княжеского сына, Василия, который давно положил глаз на ножичек, Николай, подумав, снял с себя свой красивый ремень с металлической пряжкой и вручил его польщенному Василию. Свои брюки он подвязал оставшимся ремешком, которым был сам когда-то связан.

Мальчишки, заметив немногочисленные капли крови, присмирели и хранили молчание. Наверное, только сегодня они оценили всю опасность того ремесла, которое изучали. Вчерашнее ранение их собрата по оружию так на них не подействовало. Возможно, дело было в том, что вчера кровь пролили и напавшие на них разбойники, которые сбежали, а это была торжествующая победа. Сегодня все оказалось по-другому, и, слава богу, что завершилось именно так, как завершилось.

Чтобы снять возникшую напряженность, Николай объявил конец занятий и, подойдя к сильно разбитому Узкоглазому, пнул его, вымещая на нем свою озабоченность, которая чуть не привела к беде. Мальчишки рассмеялись, повеселели, и отряд, построившись, отправился домой.

Вечером Николай наткнулся на кусок сала, о котором совершенно забыл и, подумав, отнес его Лукерье, предложив обменять на одежду ее покойного мужа, которую она уже ему дважды предлагала, взамен ничего не требуя. — Да что ты, батюшко, — стала она отказываться от сала, — сам кушай, а одежду забирай, мне она ни к чему.

— Бери, бери,  Лукерья, — сказал Николай, — это мне князь выдал, я сало не люблю, а тебе пригодится, вон твои детишки какие дохленькие, кушайте на здоровье.

— Спасибо тебе большое, боярин, — ответила Лукерья, — уж точно пригодится, до урожая еще далеко.

Николай примерил свою «обновку», которая состояла из портков свободного кроя с креплениями на завязках, и льняной рубахи-косоворотки. Все оказалось впору, и он подумал, что вполне может сойти за крестьянина-холопа, так как бриться было нечем, и у него отрасли приличная бородка и усики. Начиная ощущать так привычное, щемящее чувство дороги, улегся спать и, проснувшись ранним утром, собрался в дорогу. Да, собственно, и собирать-то было особо нечего. Аккуратно свернув свой полушубок, уложил его в котомку, которую приватизировал после похода, обрядился в свои «обновки», а свои старые вещи спрятал под матрас.

Карманов у портков не было, и свой идентификационный жетон он повесил на шею, на шнурок, который дала Лукерья. К сожалению, не во что было набрать с собой водички — на всякий случай… водички, которая могла бы помочь в трудных обстоятельствах. Как бы сейчас ему пригодилась обычная солдатская фляжка, которая у него была на фронте, но об этом можно было только мечтать. И, умывшись, и сказав Лукерье, что уходит на несколько дней по делам он сделал первый шаг к княжескому двору.

— Не ходи ты, батюшко, никуда! — неожиданно вцепилась в его руку Лукерья. — Не ходи, я ночью про тебя плохой сон видела, что-то нехорошее с тобой случится.

— Что же нехорошее-то? — спросил Николай.

— Да не помню я, батюшко, проснулась и забыла, а то, что не хорошее, точно помню.

— Лукерья, я с такими снами хорошо знаком, у меня они часто бывают, и я точно знаю, что тот сон, который не помнишь, никогда не сбудется, а если проснешься, и все помнишь, то это другое дело. Так что, твой сон не имеет никакого значения.

— Ну и пусть не имеет, и зачем тебе куда-то ходить? Чего тебе не сидится? Князь тебя жалует, работать на себя не заставляет, живи да радуйся, это не нам, холопам, ты же боярин.

— Липовый я боярин, Лукерья, надо идти, труба зовет.

— Какая труба? — не поняла вдовушка.

— Это у нас, солдат так говорится, я же бывший воин и мне опасности не страшны.

— Храни тебя Господь! Лукерья обхватила Николая двумя руками, прижалась к нему, поцеловала, прошептала: — Не ходи, сгинешь, люб ты мне! — на ее глазах появились слезы, и, закрыв лицо руками, она убежала в избу.

— «Ну и дела! Вот, глупенькая, надо же, вот придумала еще», — подумал, шагая, Николай, — «хорошая она бабенка, да чем же я ей мог помочь? Но мое водное благословение должно сработать, и будет ей удача, и ее деткам, а может и мужичок какой-нибудь подходящий подвернется». И успокоившийся Николай продолжил свое движение навстречу будущему.  

— Ты чего это холопом-то вырядился, боярин? — удивился князь, встретив Николая.

— Да я, княже, подумал, что в таком обличье мне будет проще, если я с кем-нибудь встречусь по дороге, да и вряд ли на меня нападут разбойники, хотя я их не боюсь, чего с холопа-то можно взять. А одежку эту мне отдала вдова, у которой я квартирую.

— Ну, а если благородный человек тебя за беглого примет. Ведь схватят без разговоров.

— С благородным человеком, княже, я всегда смогу объясниться, — ответил Николай, —  с тобой же я договорился.

— Ну, смотри, как желаешь, — сказал князь, — вот тебе уже все приготовлено, и подорожники и пику твою достали. Можешь двигать!

Николай уложил в котомку приготовленный перекус, взял пику, простился с князем и подошедшим Василием, с дружинниками, несущими службу у городских ворот, перекрестился и отправился в путь.

Светило яркое солнышко, пели птицы, и было хорошо и весело двигаться по лесной дороге. План действий был проработан до мельчайших деталей, и теперь только оставалось его исполнять. Николай шел, выбирая такие места, чтобы следы его ботинок четко отпечатывались на дорожной пыли. Если бы его действия контролировал сторонний наблюдатель, то он бы очень удивился действиями Николая.

Миновав второй поворот дороги, он острым лезвием своей пики срубил небольшую березку и стал тащить ее за собой, как бы заметая свои следы. Любой человек, хотя бы раз в жизни выполнявший такое действие, прекрасно знает, что след от протащенного волоком дерева, или пучка веток, более заметен, чем следы ног. Николай не сомневался, что князь не позволит ему уйти, и пошлет своих людей, чтобы схватить  его, мнимого боярина, но не на глазах населения городища. И Николай поступал так намеренно, чтобы эти люди приняли его за полного идиота, пытающегося скрыть свои следы, и, пытаясь найти его, стали бы действовать, исходя из этого посыла.

Пройдя, таким образом, некоторое расстояние, он остановился, березку бросил и, расположившись на ней, разулся. А потом пошел по дороге в обратном направлении, в сторону городища, из которого вышел. Теперь он шел, изменив походку и загребая  ступнями дорожную пыль внутрь, выбирая такие места, где было много следов таких же босых ног.

За первым поворотом со стороны городища от основной дороги отходила небольшая тропинка, ведущая в сторону его задней стены. Во время своих прогулок Николай примечал, что там, буквально возле стены находится небольшой овраг, куда княжеская челядь вытаскивает немногочисленные по тому времени отходы, в основном, биологического происхождения. Вчера он заметил, как туда протащили небольшой труп какого-то издохшего домашнего животного. О том, что там находится свалка нечистот, подсказывал доносящийся иногда смрадный запах.