Офицер снова подошел к Николаю, и повторил свой вопрос, нарисовав в воздухе пальцем вопросительный знак. Раздраженный Николай, которому чуть не отрубили голову, просто послал его по адресу, записанному им в Расписке о получении денег, а офицер, очень аккуратный человек, сложил бумаги и удостоверение Николая в целлофановый пакет, положил его на столик и прижал пачкой галет. Затем, ухмыльнувшись, покачал своим пальцем лицом Николая, и отдал очередной приказ, выслушав который, трое солдат сорвались с места и бегом куда-то отправились.

— «Ну и нация!» — подумал Николай, — «какая дисциплина, какая исполнительность, но действуют, как заводные игрушки, не рассуждая. Вот бы эту энергию использовать в мирных целях. Вот, солдаты стоят, как истуканы, по стойке смирно, уставившись в одну точку, а когда проходят мимо своего командира, делают отработанное движение головой — вперед и вниз, не меняя положения торса, проявляя почтительность. Мой командир, комбат Верховцев, никогда бы такого не допустил. Он не стал бы держать людей по стойке смирно, а обязательно назначил бы наблюдателей, чтобы враги не могли незаметно подобраться. Возможно, японцы чувствуют себя здесь хозяевами, но, тем не менее».

Солдаты вернулись довольно быстро, доставив несколько длинных, довольно толстых бамбуковых палок, пилу-ножовку, сетку и какие-то, то ли ремешки, то ли веревки, и сразу приступили к делу. Они подняли  сидящего на земле Николая на ноги, приставили одну из палок рядом с ним, сделали заметку над его головой, а затем отпилили бамбук по заметке. Когда они отпилили вторую палку такой же длины, и уложили их на землю, параллельно друг другу, можно было понять, что они собираются сделать раму длиной с рост Николая.

— «Да они же собираются распять меня на этой раме!» — подумал Николай и вспомнил рассказ Петра Юрьевича о японском «гуманном» способе пытки молодыми побегами бамбука, но вспомнить до конца этот рассказ он не успел.

Что-то грохнуло, как несколько одновременных выстрелов из винтовки, а на лице надменно улыбающегося японского офицера, расцвело красное пятно, из которого что-то брызнуло во все стороны, и он начал валиться, пытаясь ухватиться за свою саблю, но сделать этого не сумел. Солдат с ножовкой так же начал заваливаться набок, а все остальные солдаты продолжали изображать собой истуканов, так как никакой команды не получали.

Так продолжалось несколько секунд, и кто-то из японцев, наконец, сообразил подать нужную команду, но было уже слишком поздно. Вслед за винтовочными выстрелами послышались звуки работающих, огромных швейных машинок, и Николай сразу догадался, что стреляют автоматы ППШ. Когда он был красноармейцем, у него была обыкновенная винтовка-трехлинейка, и стрелять из автомата ему не приходилось, но автоматы ППШ он видел у полковых разведчиком и слышал и видел, как они стреляют.

Нынешние стрелки были не очень опытными, так как стреляли длинными очередями, и, если первые пули попадали в цель, то после нескольких выстрелов ствол автомата начинало вести, и последующие  пули шли выше цели. В любом случае, при стрельбе по стоящим плечом к плечу, замершим людям было трудно по ним не попасть, и все было быстро кончено. Группа стоящих по стойке смирно японцев превратилась в кучу трупов и нескольких тяжелораненых, которые громко стонали. Единственным уцелевшим оказался Николай, который стоял в стороне от директории стрельбы неизвестных лиц.

Выждав некоторое время, по-видимому, опасаясь ответной стрельбы, неизвестные стрелки вышли из-за расположенных невдалеке небольших утесов, покрытых чахлыми кустиками. Было их семь человек, и пятеро были с автоматами, да, это были автоматы ППШ, остальные двое были вооружены винтовками. Одежда на всех была однотипная, но разномастная, хотя конусообразные шляпы были у всех одинаковыми. Да это же китайцы, восторжествовал Николай. Ура!

— Здравствуйте, товарищи! — закричал он, — я русский, советский, освободите меня, помогите.

Один из стрелков, обладатель винтовки, не обращая внимания на Николая, подошел к лежащему японскому офицеру, осмотрел его, плюнул, а затем что-то громко произнес, обращаясь к остальным стрелкам. И только после этого он подошел к Николаю.

— Ты, плавда, еся лусски? — спросил он. — Я еся командила этот небольсой палтизанский группа, немного говолю лусский, немного понимай лусский и английск писанина. Я только сто объявил, сто мы исполнить лешение наса тлибунала, и убить это тилан. Мы все быть в китайский алмия, — он обвел рукой, показывая на своих соплеменников, — и попал к этому гаду в плена, а он каздый день убивала насих вот этой сабель, отлубал голов, кто ему не понлавится, потому и отлубал. Мы сибежали из плен и килялися отомстевать. Китаец вытащил японскую саблю из ножен, ударил ее лезвием по скале, а затем воткнул ее в бок японца. — Собака собачачья смелть! — добавил он.

— Да развяжите же меня! — взмолился Николай, перебив его выступление.

Но командир стрелков отдал какое-то распоряжение, и его бойцы начали собирать винтовки японцев, доставать патроны из их подсумков, и наложили жгуты двум японцам на их раненные конечности. К удивлению Николая, японцы в ответ шипели, и пытались воспрепятствовать этому проявлению доброй воли.

Лишь после этого китайский командир снова обратил внимание на Николая: — Кто ты еся такой, сто здеся делаешь, за сто тебя хотел пытать японсы, и сто они здеся искали? Отвесяй!

— Я, Николай Исаев, советский гражданин, красноармеец, был с визитом на американском корабле, а они меня взяли в плен…

— Да сто ты такое несешь, глупый дыня! — перебил его китаец. — Наса великий вождь, товалищ Мао усит, сто амеликанцы наси союзника, а Совеский Союза — наса блата. Ты думаесь, сто товалищ Мао дулак? Да я тебья! Плибью, глупый дыня!

— Извините, товарищ, я…

— Таталский волка тибе товалища!

— Тамбовский волк, — машинально поправил его Николай.

— Да какой лазница, волка она еся волка. Сказавай дальсе, быстло!

— Нет, не в плен, — поправился Николай. — Меня усыпили и заперли, они хотели, чтобы я перешел на службу Соединенным Штатам, и стали меня подкупать, дали целый чемодан американских денег, долларов. Но я не захотел предавать свою Родину, и с корабля сбежал, а деньги брать не стал и оказался на этом острове. Здесь меня, спящего, схватили японцы и подумали, что я деньги спрятал, и стали их искать, но не нашли, а потом решили меня пытать, чтобы узнать — где деньги. Но тут появились вы,  и меня спасли. Спасибо вам за это! Вот и вся история. Да, вон, на столике, лежат мои документы, можете посмотреть.

Николай закончил свое повествование и только потом понял, что оно звучит крайне неубедительно. Да, рядовой красноармеец… с визитом… пытались подкупить… чемодан денег. Да кто этому поверит? Каждому красноармейцу по чемодану денег? А что другое можно было рассказать? Получается, что нужно рассказывать всю историю от начала до конца, а это значит, что нужно выдать государственный секрет… ну, и положение…

Командир китайцев, не теряя времени, развернул целлофановый пакетик и стал изучать документы, водя пальцем по строчкам и, молча, шевеля губами. Николай сначала подумал, что разбираться он будет в течение часа, но китаец все быстро понял, и подошел к нему. — Ты все влешь,  глупый толстый дыня, я тебе не велю, ты пледатель. Я все понять, да, ты был товалища Исай, но тепеля ты уже еся мистел Хуц, амеликански мистел Хуц, и денеска ты получила и расписалася. Ты товалища Сталин не любись! Тебья надо за пледательства убивать, но снасяла ты нам скажесь, где деньги, мы их леквизиловать для насей Налодной Алмии.  Говоли, глупый дыня!

Николай начал путано объяснять китайцу про свою попытку жестокой шутки с подписанием документов, про личность «мистера Хуца», но его остановил один из бойцов, и что-то сказал своему командиру.

— Остановися, замольчи! — скомандовал китайский командир Николаю. — Сколо сюда плидет японски патлуль, здеся еся моссный галнизона, и нам нузно слочно уходитя. Тебье, как это, понесло, нет, повезло, на насей базе сейсяс еся совеский совьетсик, товалища Сталин прислал вместе с этими автомат-лужьями, сибко умный музик. Он усить нас, как плавильно воевати. Тебья здеся убивать или отвести к советсику, стобы он тебья судил по васим законам? Отвесяй!