— Непременно, — кивнул Раткар. — Имм?

Обыкновенно сдержанный и меланхоличный жрец выглядел озабоченно. Он теребил складки своего простого одеяния, тер лоб и мялся с ответом.

— Как я уже говорил, о Великом Свете мы знаем совсем мало, но кое-что все-таки знаем. В те древние времена наследники его были сплошь ясноглазыми. Быть может, именно это позволяло им принять дар небес без всякого ущерба для бренного тела. Теперь же ясноглазых не сыщешь, и…

— Не цвет зрачков делает князя князем, а его кровь, — прервала монаха Палетта, — и Звезды благоприятствуют новым свершениям.

— Безусловно, я не хотел оскорбить род Эффорд, — оправдывался Имм. — однако, Великий Шульдов Свет — это не баловство. Тревожить его без причины не следует. Кто знает, чем все обернется?

Последний вопрос повис в воздухе, и Раткар, дабы не усиливать его важность возникшей паузой, положил обе ладони на стол.

— Спасибо вам за мудрость, — сказал он, не удостоив сомнения храмовника каким-либо ответом, — Палетта скоро представит хроники, и я приму окончательное решение. Имм, Ганс, Палетта, Кайни, можете идти, мы прервемся и дальше мы станем обсуждать ратные дела.

Храмовница улыбнулась уголками губ, поднялась и вышла из Зала, следом за ней потянулись остальные.

Аммия чувствовала, что ее потряхивает.

Хитрецы задумали очередную мерзость. Что они собираются сделать с ней? Какой-то древний ритуал, Великий Свет. Она никогда не слышала ни о чем подобном. Раткар и его кровная сестрица явно темнят. Аммия могла сопротивляться, отнекиваться и упираться сколько угодно, но без влиятельных покровителей слов ее никто не воспримет. Пока ей нет шестнадцати, ее голоса просто не существует.

Вплоть до самого конца совета она сидела, опустив голову, будто оглушенная, и не замечала, как входят дружинники и по очереди докладывают регенту вести с боевых постов и разъездов. Единственная мысль снова и снова приходила ей на ум — ничего хорошего все это не предвещает, Раткара нужно остановить.

Домстолль обещал расставить все на места.

Ночью Аммия попыталась сосредоточиться на Старкальде. Видела его она нечасто, и память отказывалась рисовать четкий портрет. Воображение рождало перед глазами крупного короткостриженного мужа с угрюмым взглядом. Она помнила широкое лицо, какие глаза чуть навыкате и бородку с проседью, что добавляла ему лет. Он был невысок, но широк в плечах и крепок.

Много ли она знала о нем? Лишь то, что несколько лет назад он приехал откуда-то из Сорна, нанялся к отцу, а через год получил ленту дюжинного.

Ей вроде бы удалось нащупать что-то, настроиться на него, но первые попытки не дали результата — перед взором клубилась сплошная тьма.

Червяками называли рабов в Черном городе. Старкальд насчитал не меньше сотни таких бедолаг. Кроме них, нашлись и свободные наемные работники, знавшие горное дело: разведчики породы, рудокопы и рудознатцы, кузнецы и плавильщики. Они жили здесь целыми семьями и неплохо зарабатывали. Их не стегали хлыстом и не подгоняли бранным словом. Положение они имели несравненно более высокое, нежели бесправные рабы.

Самих надзирателей и стражников местной дружины на стенах едва ли набралось бы пару дюжин, но и этого хватало, дабы крепко держать чернь в узде. Первые таскали при себе короткий нож и кнут, чтоб подбадривать бездельников, вторые заступали на смену при мечах и луках, а теплые куртки скрывали на них кожаный доспех или кольчугу.

Заправлял всем хозяйством высокий, жилистый мужичина по имени Манрой с зычным командирским голосом. Он с семьей жил в самом ладном домике на отшибе, куда не так летела копоть.

Будучи вечно не в духе, приказы Манрой раздавал окриком и метал молнии из глаз так, что слуги перед ним мельтешили, точно в разворошенном муравейнике. Говорили, что неугодных он забивал насмерть голыми руками, оттого и прозвали его Красным Молотом. Говорили еще, будто рода он невысокого, а потому особенно кичлив.

Пепельная вязь туч быстро проносилась по небу, гонимая горными ветрами. Мороз не спешил крепко прихватить землю, оттого сыпавшее с вышины снежное крошево вмиг превращалось в грязь. Впрочем, солнце Старкальд теперь видел нечасто, его заменили свет лампы на китовьем жире и снопы искр, высекаемых из камня. Ему и Ядди вложили в руки кирки и отправили глубоко в недра рудника. Там, почти в кромешном мраке, они с двумя десятками других червяков день и ночь обтесывали жилы под присмотром опытных старателей.

Извлеченную из шахты руду перемалывали или толкли, потом загружали в ямы вперемешку с древесным углем и через глиняные трубки подводили горячий воздух. Так выплавлялся металл.

Темнота и нескончаемый грохот отупляли. Гулкий, надрывный звон в ушах оставался с ними, даже когда их, не чувствующих более ни рук, ни ног, выводили из копей и запирали в тесных бараках.

Старкальду было все равно.

Он работал рьяно. Движение согревало, а после цепей и веревок приятно было вновь расправить плечи, занять трудом мышцы, отвыкшие от ежедневных тренировок с оружием, и почувствовать разливающуюся по всему телу усталость.

Сорнец свыкся с тем, что Гирфи навсегда потеряна, а ему самому, быть может, никогда не покинуть стен Черного города. Раз за разом он убеждал себя в этом и гнал прочие мысли. Он не желал более возвращаться к прошлому. Тот Старкальд, у которого еще оставалась честь и достоинство, давно сгинул, а он сам — лишь его бесплотная оболочка, по странной прихоти Маны заключенная в это жуткое посмертие. Так ему и надо. Другого он не заслуживает.

Скудный ужин обычно составляла жидкая овсяная каша или луковый бульон с ломтем черного хлеба. К голоду Старкальд привык с детства, а вот другие жаловались. Ядди даже схлопотал пару плетей за слишком острый язык.

Перед сном те, кто не валился от усталости, перебрасывались свежими сплетнями. Местных сильно напугала новость о том, что в Шишковом лесу завелось чудище, и какое-то время оно стало первой темой для судов и перетолков. На каменистой пустоши много не вырастишь, и город совершенно не мог обеспечивать себя продовольствием, поэтому, если подвозы прервутся надолго, паек снова урежут.

Один невольник из недавней партии шепнул, что Раткар, ставший уже регентом, отрядил два больших разъезда, дабы загнать и умертвить зверя, но чудовище затаилось в горах, где лег снег, и добраться до него не вышло. Отряд помотался по оврагам и холмистым долинам, а после повернул к столице.

Другой услышал, что здешнюю плавильню и кузницу могут прикрыть или перенести, так как с каждым годом все накладнее становилось доставлять сюда поленья и торф для очагов и древесный уголь для выплавки металла — Черный город, словно армия термитов, пожрал вокруг себя весь лес. Ближайшая хижина лесорубов, рядом с которой расположились углежоги, находилась теперь в нескольких часах езды.

Новичкам в первый же день показали, что бывает за попытку удрать. На ветвях раскидистого дуба возле бараков болтались несколько почерневших, ссохшихся висельников, чьи лица изъели вороны. Некоторые выглядели совсем свежими. Ноги у них были обрублены по колено. Утром, становясь в очередь к нужнику, Старкальд волей-неволей поднимал на них взор.

— Ты об этом лучше помалкивай. Вздумаешь снова бежать, беги один, а других не подговаривай, — расщедрился на совет осторожный Торн, — тут сизые есть. Люди Молота. Они ему доносят все, что слышат, а им за это жратвы побольше кладут, да иногда разрешают к девкам ходить. Попадешься такому, и плетей надают всем.

— Так может быть, я и сам успел сизым стать, — хмыкнул сорнец.

Торн выпучил глаза, но потом сообразил, что Старкальд подтрунивает.

— Все шутишь! — погрозил пальцем скотовод. — Пошути еще. Возьмут и прирежут ночью свои же. Такие уж нравы. Хотя вроде здесь не так плохо. Я видал места и похуже.

— Хуже, наверное, только в брюхе у Скитальца.

У северных народов было поверье, что убийцы, воры, мародеры и прочая падаль после смерти оказываются в бурлящем скверной чреве Вечного Врага.