— Может, он и отца моего спрятал в темницу?

Эта мысль приходила ему в голову, но Феор отбросил ее — слишком муторно. Выкрасть князя из собственного дома гораздо сложнее, чем просто перерезать тому горло во сне.

На лестнице послышались шаги, негромкое бормотание Кеньи и позвякивание чашек на подносе.

— Был день, когда я убежала из дома, — вдруг произнесла Аммия. — Об этом никто не знает. Я выскочила за ворота и пошла рвать васильки, чтобы потом свить венок для дяди.

Феор вскинул бровь, выпучил глаза.

— Как?! Когда?!

Княжна нетерпеливым жестом прервала его.

— В тот день случилась Погибель, такая сильная, что все свалились в обморок, но не я. Я услышала этот рев возле старой шахты, а после встретила порченого. Он схватил меня и поволок к пещере. И там… там что-то случилось, что-то непонятное и пугающее, — Аммия тараторила быстро, спеша договорить, пока не вернулась служка. — Во мне будто прорвалась некая сила, которая до этого спала. Огонь. Белый и чистый, как свет. Не знаю, куда делся порченый, только помню, как возвращалась в город. Меня так никто и не хватился, все были без сознания. Я забралась в кровать и уснула, а когда проснулась, все было как раньше. Позже Хинтр сказал, что только ясноглазому под силу выдержать такое. Что все это значит, Феор? Почему я не уснула, как все? Что я сделала с порченым?

История эта была настолько сказочна, что Феор потерял дар речи. Однако княжна как будто говорила искренне и верила своим словам.

— Вы выходили из города одна?! Видели порченного?! — переспрашивал он, слишком изумленный началом истории, чтобы вникнуть в нее целиком.

— И расправилась с ним.

В памяти вспыхнули древние легенды и старые сказки об Истинном огне, живущем в людях, о давно забытых ясноглазых, о грядущих временах героев и яростных битв. Вот почему она спрашивала про Скитальца!

Нет, девушка просто слишком перенервничала и выдает фантазию за быль. В таком исступленном состоянии это не удивительно.

— Не сон ли это был, княжна? Вы говорите, что вернулись к постели, — осторожно уточнил Феор.

Аммия сокрушенно закивала, не особенно удивившись сквозящему в этих вопросах неверию.

— Вот и ты считаешь меня ребенком, что сочиняет небылицы. Поэтому я боялась сказать. Мне бы никто не поверил, даже дядя. Мне тогда было девять лет. Я и сама стала сомневаться, что все это случилось на самом деле. Но это было! Я ничего не придумала. Может, Имм что-то знает об этом?

— О чем?

— О людях, внутри которых бушует пламя. О ясноглазых.

— Но княжна…

— Я знаю, что у меня не фиалковые глаза. Я не ясноглазая. Мне просто интересно.

— Хорошо, я поговорю с ним, но вы ведь знаете, храмовники так погрузились в свою веру, что за каждодневными ритуалами не видят того, что происходит прямо под носом. Им все равно. Они будут вечно ждать спасения и не пошевелят пальцем, чтобы помочь самим себе.

Аммия по обыкновению уперлась взглядом в дубовые доски пола.

— В храме есть книги. Их я и спрошу.

— Спасибо тебе, — улыбнулась девушка.

Едва они успели договорить, вошла Кенья с подносом, уставленным парящими плошками. Потянуло свежим ржаным хлебом, терпким молоком, жареной бараниной и хрустящим запеченным луком. Вряд ли после пережитого это возбудит аппетит юной Аммии, но быть может, немного отвлечет от горьких мыслей.

Феор попрощался и, размышляя над речами Жердинки, направился домой в надежде урвать хоть часть ночи дня сна. В лицо ему летели крупные хлопья снега, гулял пронизывающий ветер. Он очень устал. От перемены погоды жутко болели суставы. Возраст напоминал о себе.

Страсти в городе подутихли. Почти все разбрелись по домам, лишь дружинники мельтешили у гридницы и о чем-то громко спорили. Мимо Феора, едва не зашибив его, проскакал всадник.

— Данни! — узнал он рыжего сотника и поднял руку. — Постой.

Сварт услышал, придержал коня. Светло-голубые глаза его в темноте сделались подобными углям, словно мрак поселился в них. Челюсть рыжего была крепко стиснута, взгляд решителен и тверд.

— Соболезную. Твой брат был отличным командиром, жаль терять таких бойцов. Без него станет тяжко.

Чуть помедлив, Данни ответил:

— Мать наказала нам защищать друг друга во что бы то ни стало. Только так, мол, спасемся. А я его не уберег.

— Это не твоя вина.

— Теперь уже неважно. Нас всех ждет темная и долгая зима. Ты от княжны? Как она там?

— Вроде бы держится, но за ней нужно присматривать. Столько всего навалилось на нее в последнее время. Такое горе может сломить любого.

Сотник кивнул и глянул Феору в глаза.

— Я отомщу и за нее тоже. Нельзя дать этому змею засесть в княжеское кресло.

— Я помогу тебе, только, пожалуйста, не спеши. В первую очередь защитим Аммию и найдем союзников, а уж потом скинем Раткара.

Данни неопределенно кивнул.

— Ехать надо, — буркнул он и, не дожидаясь ответа, пришпорил коня.

— Да рассеется тьма, — напутствовал Феор растворившегося в ночи всадника.

Аммия не смогла бы сосчитать, сколько раз в ту ночь принималась плакать. От слез подушка на гусином пере вымокла, пришлось скинуть ее на пол.

Соседняя комната теперь пустовала, и оттого вечерами становилось страшно. Ветер ухал и завывал за окном, а бревна терема стонали и скрипели, вторя ему. Беспокойные думы роились в голове и перебивали одна другую. Хотелось поскорей уснуть, только чтоб избавиться от них.

Лишь под утро сон пришел и унес ее далеко-далеко.

Она бродила по замерзшему озеру, укрывшемуся на дне каньона, чьи отвесные склоны напоминали высоченную крепостную стену. Княжна ступала босиком, но холод не донимал ее. По-зимнему скупо светило зависшее над серыми пиками гор солнце, проливаясь золотом на прозрачном льду. Север дремал и сохранял величавое спокойствие.

Синеву неба прорезал сумеречный сокол. Должно быть, сверху озеро представляется птице глазом поверженного гиганта.

Аммия вдохнула вольный воздух и вновь поразилась тому, насколько неотличимо сновидение от реальности. Она помнила все произошедшее с ней накануне и точно знала, что сейчас спит в своей кровати. Синяк на запястье, заработанный ею утром, побаливал и во сне, будто она перенеслась в диковинный, неведомый мир во плоти. Дивясь этому, пытливый ум ее не переставал мучиться вопросом: что же тогда происходит с ее телом там, в княжьем доме? Ведь не могла она одновременно существовать в двух разных местах. А если так, каковы будут последствия, если здесь ее постигнет гибель? Ответов не было, оставалось только довериться чутью.

Девушка вдруг вспомнила Тряпичника — тот давно не появлялся в ее снах. Почему-то она воспринимала этого бродящего по мирам вместе с ней странника живым человеком, а не собственной фантазией. Даже если это лишь образ или дух, она не выдумала его. Ей уже почти шестнадцать, и она не ребенок, чтобы воображать себе друзей.

Тряпичник, как и сама Аммия, овладел навыком путешествовать во снах и мог бы стать ее проводником в мире, природу которого она не понимала. Но неизъяснимый ужас охватывал ее всякий раз, когда глаз натыкался на его нескладную фигуру.

Сокол все парил в облаках чуть впереди. По наитию Аммия двинулась за ним и сама не заметила, как неясный шум ветра сменился стройным напевом, на который ранее она не обращала внимания. В нерешительности она остановилась и прислушалась — нежный, протяжный голос доносился вполне различимо.

Глаза ее расширились. Это же Песнь Извечного Пламени. Волшебная сила и звучность позволяла ей покрывать весь Нидьёр до самого края мира, и она настолько свыклась с ее постоянным едва слышным тоном, что удивилась, когда мелодичный голос стал много громче.

Озеро огибало выступ скалы, и вскоре взору Аммии предстал зев пещеры высотой в три человеческих роста, столь правильно округлый, словно был вырублен инструментом камнетеса. Сокол вдруг снизился, издал слабый жалобный клекот и сел на узкий карниз над пещерой. Чудилось, что Песнь звучала именно оттуда.