У прислуги дрожали руки, когда кому-то из них приходилось подносить еду и питье Раткару и его ближним. Один раз молодка случайно плеснула жиром от мясного рагу на стол возле него самого и едва не померла на месте от страха, но веселящаяся шайка ничего не заметила.

Ради соблюдения приличий Феор сидел в молчаливой компании нескольких столичных купцов и толстяка Кайни, который стал необычайно угрюм и мрачен. Даже ему кусок в горло не лез, да и чаши он не торопился осушать на свой привычный манер. Стряпня будто покрылась слоем грязи и крови — той самой, что пролилась во дворе.

Мысли Феора витали где-то далеко. Он постарался подслушать, о чем станет вести разговоры Раткар, но тот, будто нарочно, всю ночь только шутил и смеялся, ни словом не обмолвившись о каких-либо значимых делах или планах.

Пьяные речи заходили то о трофеях с последней большой охоты, и каждый норовил выдать еще более невообразимую историю, чем сосед, то о пышных прелестях какой-то девахи, которые без устали нахваливал лысый сварт с обветренным, будто скала, лицом. Когда надоели и эти россказни, кто-то вывел байку о том, как поспорил с порченым, кто из них больше выпьет браги. Эта история до того понравилась раткаровой свите, что те покатывались со смеху, то и дело проливая на пол мед и смахивая кости со стола.

Феор же чувствовал, как под сердцем его тяжелеет огромный валун. Он мог бы оставить свою должность и разом отгородиться от всех проблем, но поклялся себе, что не бросит маленькую княжну на растерзание этой свирепой своре волков. Даже если Раткар вытурит его из совета, он найдет способ помочь Аммии. Лояльных родственников у нее теперь можно сыскать разве что в Ледяных Тучах, а из ближайшего окружения осталась только престарелая Кенья, нянчившая ее с пеленок, да еще кое-кто из прислуги, которую новый регент тоже вполне мог вышвырнуть одним мановением руки. Даже личную охрану Раткар подменит, коли настанет охота, и полагаться княжне по-настоящему не на кого.

У Раткара наверняка был на уме готовый план, как завладеть симпатией и доверием жителей Искры, а заодно безопасно устранить девчонку до весны. Брак исключен — слишком близки родственные связи. Убивать ее он тоже вряд ли станет, это не добавит ему популярности. Стоит ожидать чего-то иного. Феор понимал, что добровольно Раткар власть не отпустит, а значит, измыслит какую-нибудь хитрость, и верно, добра она Аммие не принесет.

В первую очередь им с княжной следует завоевать преданность как можно большего числа боевых слуг: дружинников, частной охраны, вольных наемников и седовласых ветеранов давно отгремевших битв. Проблема в том, что все они понимают только язык силы и пойдут за опытным и прославленным в боях мужем, но не за Жердинкой. Астли, вот кто ее спасет. О подвигах этого героя наслышен весь север, его боятся и слушаются, в него верят. Феор постарается собрать ему войско, но сердца людей легко ведутся на любую перемену ветра: сегодня кланяются одному, если платит монету, завтра клянутся в верности другому, если тот предложит две. Нужно серебро и много. Несмотря на бранчливый нрав, Кайни щедр и не поскупится ради блага Дома и Аммии, но даже на его тугую мошну не разгуляешься. А на других надежды вовсе не было.

Придется, видимо, идти на поклон и к терему Крассура, коего Феор терпеть не мог. Но ничего не поделаешь — ему подвластен немалый отряд, и его поддержка стала бы большим подспорьем в борьбе с Раткаром.

Феор долго раздумывал над этим уже дома, сидя у маленького окна и всматриваясь в туманную даль наступающего утра. На мутноватом стекле плясало отражение огонька от плошки с маслом, порождая расплывчатые образы то погибшего Харси, то окровавленного с ног до головы Данни, то объятого черной печалью лика Аммии. Сон никак не шел. Говорят, чем старше становишься, тем меньше тело требует сна. Если это правда, то по ощущениям выходило, будто ему давно миновало две сотни лет.

Смирившись с тем, что очередную ночь придется провести в бодрствовании, Феор взялся водить пальцем по потрепанному переводному экземпляру Златых Истин — священной книги степняков, кочующих по бескрайним лугам от развалин Ховеншора до самого западного края мира, где вздымались в небо хребты Бронзовых гор. Припомнив разговор с княжной, теперь и он с трудом мог себе представить, что где-то там живут люди, что они любят и страдают, ссорятся и мирятся, радуются и скорбят.

Книга повествовала о деяниях такой глубокой старины, что не верилось даже в малую часть ее правдивости. Вполне возможно, все эти мифы и легенды были рождены остроумными словоплетами, а позже мистифицированы под видом священного текста.

Однако набожные бедуины-западники твердили, что написал ее сам пророк Нехатра, считавшийся истинным святым у этих разрозненных диких племен, диалекты коих были столь многочисленны, что порой даже соседние деревушки не понимали друг друга.

И все же под внешней неупорядоченностью Златые Истины хранили захватывающую историю о путешествиях Нехатры, о древних правителях, чьи имена оказались забыты в веках, о таинственных, скрытым туманом землях за Океаном Первородной слезы и о странных созданиях, вроде девятирукой девы Атарту или наполовину умершем царе краснолицего народа хаснеев.

Раз за разом Феор пробегал глазами одни и те же строки, но за пережитым кошмаром не понимал не слова.

День их продержали в том сарае, потом перевели в крепкий зимний поруб, примыкающий к свиному хлеву, дабы вконец не замерзли — за мертвого невольника много серебра не дадут. Кормили через окошко какой-то жидкой похлебкой с кусочком моркови или репы. Сколько бы Старкальд ни кричал, требуя, прося и умоляя позвать Руку, тот не являлся, а с мычащим смотрителем говорить было без толку. Убедившись, что пленники проглотили нехитрую снедь, он довольно кивал и уходил, захватив ведро с нечистотами.

Поруб отворялся сверху — не убежишь. Впрочем, даже если бы они каким-то чудом выбрались и обвели вокруг пальца немногочисленную стражу, едва ли на своих двоих удалось бы уйти далеко по незнакомому заснеженному лесу. Старкальд от нетерпения и гнева лез на стену, рвал на себе волосы, скрежетал зубами и рычал, как медведь.

Сны приносили кошмарные видения, где вновь и вновь он переживал позор и ужас бойни у Хаонитовых могил. Едва он опускал веки и засыпал, как перед глазами тут же восставали окровавленные лики ратников. Вновь и вновь он содрогался от звона мечей и воплей застигнутых врасплох, жмущихся к порогу, погибающих один за другим защитников Вшивой Бороды.

Особенно часто он видел самого Харси. Этот страшный последний взгляд его. Недоуменный, сомневающийся, осуждающий. Он будет преследовать Старкальда до края могилы.

Ему пришлось свыкнуться с непроглядной теменью вокруг и еще более кромешной тьмой, выходящей из него самого. Каждый час в этой дурнопахнущей темнице становился пыткой для измученного разума и приближал гибель его мечты, еще недавно такой реальной.

Будто ослепленный, он весь обратился в слух и старался разобрать редкие разговоры, доносившиеся снаружи. К третьему дню он узнавал конкретных людей: проходящего мимо угрюмого ругателя-бортника, девок, что присматривали за скотиной, и насмешника-конюха, вьющегося вокруг них и отпускавшего незатейливые шутки. Старкальд прикинул, что острог вмещает никак не меньше полусотни обитателей.

Судя по выговору, это жители южных пределов Дома. Порченые согнали их в лес, потому и озлобились они на городских, что засели за высокими стенами и плевать хотели на головы тех, кто добывает им пропитание и шлет подати. Не удивительно, что княжеский род здесь презирают. У всякого теперь своя правда и свой государь.

Услышал Старкальд и о том, что мародеры не посмели разобрать завал из камней, коим были запечатаны ворота в Башню. Древние суеверия в этом дремучем народе засели крепко: обобрать мертвеца можно, но могилу его ворошить равносильно самоубийству. По обозным шатрам они уразумели, чей отряд подвергся набегу, и не захотели приближаться к месту битвы, опасаясь, что именно на них падет главное подозрение.