Отзвучало эхо последней фразы, ее встретили одобрительным гулом. Монахи уселись на колени. Сначала кто-то один затянул долгую певучую ноту, тягостную и печальную, потом к нему присоединились другие. Раздававшиеся со всех сторон голоса слились в единый хор, который мягким саваном окутал всю заснеженную поляну.

Молитва то высоко возносилась, то падала до глубокого, почти гортанного баса. Скоро в отголосках этой диковинной песни Аммия начала улавливать обрывки незнакомых слов. То одно, то другое, они проступали, как круги на воде во время дождя. Обретшая чуждый и неприятный язык молитва отличалась от всех псалмов и гимнов, что княжна слышала раньше. Дивный и одновременно пробирающий до дрожи хор уносил ее куда-то под темные облака.

В мире вдруг не осталось ничего, кроме этих чарующих звуков, что проникали в самое нутро. Исчезла белесая даль, толпа превратилась в смазанное пятно, даже снег будто перестал падать. Вместе с Крассуром они оказались в каком-то чудном пузыре, что рождался сплавленным гласом монахов.

Самый ход времени остановился.

Столько раз Аммия присутствовала на церемониях и обрядах в Храме Звездного Пути, столько раз выслушивала воззвания к Шульду, но никогда это не выходило за рамки повседневной болтовни. Ни единожды Умирающий Творец не отвечал на их чаяния ни словом, ни знаком. Теперь же Аммия была уверена, что ритуал этот приготовлялся вовсе не для отвода глаз. Он настоящий.

Что на самом деле значит быть Хранителем Великого Света? Способна ли она? Выдержит ли? Аммия закрыла глаза и стиснула зубы. Должна выдержать. Но вдруг звездочтица обманула и в этом? Быть может, вовсе не к Шульду она обращает эти литания.

До слуха ее донеслось какое-то шипение, от которого глаза ее тут же распахнулись. Княжна уже слышала его давным-давно. Оно нашло себе место в песни и образовало новый, куда более зловещий звук, что вызвал приступ самых темных ее воспоминаний — память вернула Жердинку тому дню, когда она встретилась с порченым.

В горле пересохло. Аммия скривилась и хотела зажать уши, но руки больше не повиновались ей.

— Долго там еще?! — едва расслышала она нервный выкрик Крассура.

Доносившийся с востока шелест вскоре перерос в громкое дребезжание, от которого заходила ходуном сама земля. Тронутое пурпуром небо подернулось чернотой. Вместо рассвета в мир вновь явилась ночь.

Она способна этому противостоять. В прошлый раз получилось — у нее одной из всего города! Аммия постаралась отстраниться от звуков, уйти в себя, выровнить дыхание.

Жавшийся к ней Крассур не мог видеть того, что творилось на востоке, но все чувствовал. Он дрожал крупной дрожью и громко кричал; Аммия только теперь осознала, что еще может его слышать — пузырь ограждал их от взбесившегося шторма снаружи.

— Что происходит?! Заканчивайте это представление! Палетта! — рычал наемничий голова, но в голосе его проступал страх.

Крассур дернулся, толкнул ее локтем. Краем глаза Аммия увидала, что он высвободил меч из ножен, но оружие тотчас выскользнуло из его ослабевших рук.

За кругом монахов плотная масса людей встревожилась, подалась назад, но рев нарастал и пригибал ее к земле, словно ветер — колосья пшеницы. Это ворчал во сне Он.

Перед затуманенным взором княжны появилась фигура храмовницы. Палетта обратилась лицом к поднимающемуся над горами средоточию мрака и скороговоркой забормотала слова.

— Безымянный, Открывающий Тайны, Ступающий по многим мирам, грозен твой лик, страшен твой гнев, непостижимы помыслы твои, услышь меня, жалкую пылинку под твоими ногами, что скоро ступят на нашу землю!

Рев за куполом нарастал. Стенки его подернулись рябью, размылись. Аммия слышала отзвуки жалобных стонов Крассура, которого невыносимый шум стал буквально корежить. Тело его изгибалось, тряслось. Она тоже ощущала, каким нестерпимым становится звук, но еще держалась. Какая-то сила внутри нее давала отпор.

Храмовница продолжила громче:

— Смилуйся, да узрей нас, червей недостойных! Слышим мы далекий глас твой и трепещем от могущества твоего! Прими дар рабы твоей, прими ее пречистую божью плоть, что откроет границы мироздания!

Не переставая выводить песнь, монахи поднялись. В ночи блеснула сталь. Княжна затрепетала, спину пробрало льдом.

Но не на них с Крассуром были нацелены острия их кинжалов. Храмовники медленно побрели к центру круга, безжалостно полосуя себя по плечам, груди, запястьям, животу и бедрам, а кровь стекала по их рясам на промерзшую землю неровными нитями.

— Одари нас милостью своей, коснись судьбоносным перстом недостойных рабов твоих и развей туман, что скрывает истину! Сломай печати солнцеликого Творца и войди в сей мир! — спокойно и уверенно, без всякого надрыва, чеканила слова богопротивного ритуала Палетта.

Монахи остановились в двух шагах, простерли кинжалы над сокрытыми под капюшонами главами. Палетта коротко кивнула, и служители безропотно перерезали себе глотки, а тела их повалились к ногам Аммии и Крассура.

Жердиника разом выдохнула весь оставшийся в легких воздух. Под ней на снегу разливались темные круги. Кровь обагрила ее платье и сапоги, забрызгала лицо.

Вдруг разом рев умолк, оставив в ушах лишь звон собственного эха. Миг тишины этой был страшнее бури.

Он услышал.

Взгляд его проникает сквозь ткань мироздания, он видит через туман и ночной сумрак. Бесконечные леса, взметающиеся к небесам горные пики, полноводные реки и ледяные пустоши — всякое расстояние ему нипочем. Он видит ее насквозь. Кто он? Скиталец, сошедший со звезд? Нет, нечто иное.

Перед княжной склонилась к земле Палетта. Был возле нее и другой человек, облаченный в какие-то лохмотья. Он совсем не походил на монаха. За ними, в проступающей предрассветной дымке на фоне громадной тучи выступило полным диском невозможное черное солнце, мертвое и маслянистое, что испускало колкие морозные лучи, извивающиеся, будто угри.

Дыхание перехватило от накатившего холода, но в груди в противовес ему распалялся жаркий огонь, как в тот самый раз у штольни. Аммия ощутила, будто что-то подхватывает ее и приподнимает над землей. Сапожки ее уже не касались белого полотнища снега, она парила, чувствуя, как по телу разливается живительное тепло.

Мощный поток силы вдруг выгнул ее спину, перед глазами взорвались тысячи ярких вспышек. В голове помутилось, верх и низ поменялись местами. Кожу словно кололи острые невидимые иголки, но рожденный внутри огонь не давал холоду власти над ней. Она с трудом вдыхала обжигающий воздух.

Ее поднимало все выше. Она была уверена, что огонь защитит ее, однако страхи вновь вернулись.

Кто этот второй?! Откуда он вдруг возник и почему кажется ей столь знакомым?! — звенело в голове Аммии.

Сорнец очнулся от теплой дремы и зябко поежился. Во сне он видел Гирфи: вновь вдыхал аромат ее волос, прижимал к себе и что-то шептал, а она отвечала – ее звонкий смех вновь растоплял лед в его груди. Теперь он хорошо знал, что Гирфи простила его черные злодеяния, и от этого на душе делалось легче.

Старкальду хотелось уйти вслед за ней в молочный туман, но Гирфи преградила ему путь и покачала головой. Его время еще не пришло.

Небо щедро сыпало снегом, легким и пушистым. Он покрывал равнину белой периной, таял льдинками на щеках. Это было не то сизое крошево, что нехотя падало на закопченные крыши Черного города и мгновенно обращалось в грязь на улочках. Пришла настоящая метель – первая в этом году, правда, гончих псов Манроя она вряд ли могла отвадить.

Рчар радовался снегу, как ребенок: бросал пригоршни в Старкальда, ловил снежинки языком и натирал им щеки, отчего загорелое лицо его становилось вовсе пунцовым, будто закатное солнце. Он прямо сиял, вдыхая морозный воздух и всматриваясь в побеленную даль.

– На юге такого, небось, нет, – говаривал Старкальд.

– Совсем нет! – откликался колдун. – Твердый дождь не идется, да и жидкий нечасто идется. Рчар много снега раньше не смотрел.