Значит, Астли кинули в темницу. Выходило, что самые худшие предположения сбываются, и без травли и гонений дело не обойдется. Она не допускала мысли о том, будто воевода хоть как-то причастен к гибели Харси. Раткар просто решил показательно от него избавиться и посмотреть, много ли найдется заступников.

Феор не зря увез семью в Башни, ему самому грозит опасность. А если схватят и его, то Аммия останется без всякой защиты. Сердце ее затрепетало, но она постаралась взять себя в руки и успокоиться — не девочка уже.

К удивлению княжны, в дальнейшем в беседе Раткар не выказывал спеси. Долго и обстоятельно он расспрашивал Феора о ситуации в столице и на окраинах, касаясь самых разных тем, от городского устройства, запасов продовольствия и дров, торговых договоров с Башнями и Сорном до жалоб, прошений жителей и количества свартов в дружине. В конце разговора советник осмелился поднять тему Белого поветрия и новых знаний о том, как можно ему противостоять, которые принес им монах из Ордена Божьего Ока. Раткар выслушал его, но не впечатлился.

— Никогда не доверял этим всезнающим гордецам, хотя в чем-то он, пожалуй, может быть прав. Вот только заставить воина мыть руки чаще одного раза в день не способна ни жена, ни князь, ни даже сама Хатран.

— Я Тимпаю сказал то же самое, но, видно, придется эти нравы переменить. Хворь появляется на севере все чаще. На днях в Выклике появился свежий порченый. Увещевания безвестного храмовника пропустят мимо ушей, но вас не посмеют ослушаться.

— Меня так боятся? — удивился Раткар.

Вероятно, Феор кивнул, потому что регент снова заговорил.

— Это хорошо. Правитель должен внушать уважение и страх, так чтобы у низовца моча по ляжкам бежала, едва он завидит моего коня. Пусть это будет твоим первым поручением. Подготовь мое слово, разошлем с наместниками. А когда этот монах вернется, проси его ко мне.

— Слушаюсь.

— Феор, — проговорил Раткар особенным вкрадчивым тоном, — и постарайся не натворить глупостей у меня под носом.

Скрипнула дверь, первый советник вышел.

Аммии жутко хотелось задержать его, чтобы расспросить о Астли, но тот и сам, похоже, изумился словам Раткара. Да и нельзя было дать понять, что она подслушивала их разговор.

Тени все гуще обступали ее.

***

Аммия заболела и целую неделю провела в горячке, а Раткар не велел пускать к ней никого, кроме прислуги.

Через Кенью она узнала о том, как круто он обошелся с Астли — схватил посреди бела дня, заковал в цепи и посадил в поруб, а после назначил день для домстолля. Подробностей бедная старушка, напуганная не меньшей ее самой, не знала. Рассказала только что дружинники пошли было вызволять старшего, но у самого поруба наткнулись на усиленную охрану из загривцев. Потолкались, побранились, но за железо браться не стали и разошлись, когда к страже подоспела подмога.

Искорка полнилась дурными слухами.

Раткар устанавливал свои порядки скоро и жестко, пресекая любое неповиновение, а она, хилая Жердинка, без сил валялась в постели. Лишь иногда, наперекор запретам, она отворяла внутренние ставни и, подставив лицо жгучему холоду, глядела на город из оконца. Город, меняющийся на глазах.

Крытые берестой и дерном крыши усеивал снег, растворяющий прочие краски. Лесок на том берегу Студеной мрачнел и костенел, а слепое небо все реже позволяло солнцу пробираться к земле сквозь плотные, заполонившие горизонт от края до края облака.

Аммия не оставляла стараний разобраться в том, как управлять живым сном, но ночь нехотя открывала ей свои тайн. Должен быть способ, твердила она себе, ворочаясь на перине из гусиного пуха и сжимая ладошками виски. Она зажмуривалась и воображала перед собой мать, которую знала только по старым портретам: ее чуть вытянутое лицо, обрамленное русыми косами, и строгие синие глаза, но оно расплывалось и в голове возникало лишь размытое пятно. Рисуя в памяти этот образ, Аммия будто натыкалась на непреодолимую стену. Отец иногда являлся ей, но то был обыкновенный сон, лишенный волшебства.

Однажды в голову Аммии пришло потренироваться на ком-нибудь другом. Не особенно надеясь на успех, она представила Кенью и задремала, а очнувшись, вдруг почувствовала, что уже не лежит на собственной кровати, а стоит на ногах, хоть сплошной мрак вокруг нисколько не развеялся. Рядом кто-то мерно сопел, и Аммия замерла, не сообразив, где очутилась. Когда глаза привыкли, она различила в полутьме очертания комнаты и несколько соломенных тюфяков, на которых угадывались силуэты спящих.

Прислуга! Вон телогрейка Кеньи, вон скинутые башмаки истопника — их ни с чем не спутаешь. Она в людской, а значит, у нее получилось!

Едва Аммия осознала это, как от неожиданности, восторга и волнения ее сразу же бросило назад к собственному телу. С глубоким вдохом она распахнула глаза, вскочила, огляделась и принялась убеждать себя, что все произошло взаправду. Потом на цыпочках с лучиной в руках пробралась в людскую и ахнула — все вещи были разложены точно на тех местах, где она их увидала, даже Шорт спал в той же странноватой позе, сложив руки на груди и надвинув на самый лоб шапку, с которой не расставался.

— Получилось, получилось, — шептала про себя, тихонько возвращаясь в покои, дрожа от возбуждения и лихорадочно перебирая в уме родных и знакомых, на ком еще можно испытать свой таинственный дар.

На другую ночь, глотая слезы от тяжких воспоминаний, Аммия настроилась на дядю Харси. До самых петухов она промаялась без всякого результата. Через узкую щель меж полуприкрытыми ставнями уже пробивалась полоска рассвета, где-то вдалеке трескуче пели камышовки, когда от усталости она наконец забылась. Но вот среди птичьего клекота словно бы проступили приглушенные голоса. Над головой зашумела листва, и от испуга Аммия раскрыла глаза.

Тут и там ее окружали высокие сосны, и лишь с одной стороны проступало пятно света, откуда доносился говор. Аммия двинулась туда, вновь дивясь тому, что палые листья, ветки и камешки не ранят ее босых ступней, а мороз, сковавший лужи льдом, нисколько не тревожит.

Она дошла до опушки и припала к крепкому стволу.

Пепел. Будто снег, он медленно падал с небес и щекотал кожу, покрывая все вокруг тонким слоем туманной пелены.

С окрестных холмов двойной цепью съезжали всадники — все как на подбор лихие, рослые, на каждом шлем и кольчужная рубаха — изделия дорогие и статусные, ибо кованое железо в цене все стремительнее сближалось с самим серебром. Плащи их были черны, как деготь — ни знаков, ни вышивки.

Солнце уже нырнуло за горизонт, и силуэты наполовину скрывал опускавшийся на землю мрак, оттого темны и страшны были их лица. Почти не издавая шума, они спускались в низину, откуда в небо выстреливала округлая каменная башня. Вблизи нее теснились приземистые, частью разрушенные строения, напоминавшие не то узилища, не то склепы, какие отстраивали себе богачи на окраине Искорки. Там тоже виднелись люди, присматривавшие за лошадьми.

Аммия далеко не сразу поняла, что перед ней Хаонитовы могилы. Лишь когда конные перешли с шага на рысь, она осознала, куда ее занесло.

Послышались крики и резкий свист. Это в низине подняли тревогу. Хотели укрыться в башне, но было поздно.

Она увидела все: как хлынула крутая волна, сметая зазевавшихся врагов, будто прилив, как взвивались и разили мечи, как падали, утыканные стрелами, те, кто совал нос из-за порога башни в надежде пробиться. Звон стали все чаще сменялся воплями и стонами раненых — застигнутые врасплох люди Харси не могли дать отпор.

С великой скорбью Аммия застыла на пригорке и, придерживая терзаемые ветром волосы, глядела на разыгрывающуюся в пепельной мгле бойню. Ноги ее подкашивались, в глазах поселился ужас, а сердце едва не выскакивало из груди. За шумом битвы Аммия долго не замечала на холме еще одного всадника, который, как и она, смотрел на происходящее издалека. Княжна вздрогнула, когда бой утих и он стал спускаться к своим.