Раткар поднялся и воздел руки к небу в приветственном жесте. Настал его черед говорить. Он произнес выученные с вечера слова древней присяги на полузабытом языке перволюдей, столь сильно отличающимся от наречия снегов, что самый смысл клятвы едва ли понимал кто-то, кроме Хатта и нескольких ученых голов.

После на помост по очереди выходили наместники Северной, Южной и Западной четвертей и произносили слова верности регенту, клянясь сначала на мече, а потом на щите с намалеванным восьмиконечным символом солнца. Лысый Имм подносил им кубок с трескучим сбитнем — старинным священным напитком, что варят из дикого меда и местных душистых трав.

Управителем Западной четверти, самой меньшей по населению из-за разросшегося по его землям Крапивника, был дородный муж по имени Корлик Сивый. Прозвищу своему он давно перестал соответствовать, ибо полысел. Из-за объемного брюшка он пыхтел и сопел при каждом шаге, будто кузнечные меха. Феор рассказывал, что ни один конь такой вес не выдерживал, поэтому Корлику приходилось путешествовать в повозке, однако еще не нашелся безумец, который вздумал бы его за это высмеять.

Талик Вороний Глаз, суровый с виду, но добродушный старикан с квадратным лицом, волевым подбородком и серой паклей вместо волос, держался с Раткаром холодно и слова клятвы цедил без всякого выражения. Всем известна была его привязанность к Хаверону, которого он нянчил еще младенцем. Аммии, однако, он приветливо улыбнулся, подмигнув здоровым глазом — второй ему выбили в юности. На прошлой церемонии, когда регентом провозглашался Харси, Талик ей полюбился больше всех.

Юг, наиболее страдавшую от напастей часть Дома, представлял настоящий воин — Мадавк Железнобокий. Ветеран сотни битв и бесчисленного множества стычек, кареглазый рубака с испещренным шрамами лицом, он почти не показывался в своем остроге. То там, то здесь южан теснили порченые, а Мадавк не терпел сидеть сложа руки. Еще меньше он любил просить подачки у правителей Дома, хоть южная четверть остро нуждалась в свартах. Отец прислушивался к советам Астли и несколько раз посылал отряды дружинников на помощь южанам, но дядя Харси уговорам поддавался редко, предпочитая укреплять собственные рубежи.

После принесения клятвенных речей Раткар взял щит на руку, высоко поднял его и продолжил на привычном языке:

— Люди севера! Многие из вас явились сегодня издалека, чтобы поглядеть на нового правителя! Вот он я! Знайте, что для меня честь служить Дому и быть верным надежей всем вам! Обещаю быть справедливым и любящим отцом, обещаю защищать вас и ограждать от бед, обещаю закон для всех и каждого, от мала до велика! Ибо вы, наш народ, и есть главное богатство Дома!

Раткар намеренно выделил эти слова и выждал паузу, чтобы послушать, как толпа благосклонно загудит, а после продолжил:

— Мясо уже шкворчит на сковородах, а бочонки с брагой и медом только и дожидаются, когда я кончу болтать, так что не буду вас задерживать! Пейте, веселитесь и запомните Раткара щедрым и добрым князем! Пока я здесь, Искорка будет сиять!

На этот раз народ возликовал.

Откуда-то стали выкатывать здоровенные бочки. Подставили ведра, отбили пробки, и тут же дохнуло хмелем. Повсюду звучали тосты, нестройно произносились здравицы.

Раткару поднесли кованый ларец, и он, заливаясь звонким смехом, стал бросать в толпу старинные монеты, будто зерно. Его подручные тоже погружали руки в ларь и поливали серебряным дождем ошарашенных людей, что хватали богатство на лету, толкались и вырывали блестящие кругляши друг у друга.

По знаку Раткара на помосте появились дудочники, гусляры и прочие песенники, наполнившие ночь пронзительными трелями под грохот пузатых барабанов. Зажгли огромные костры, перед которыми закружились хороводы. Девы дразнили огонь щепотками соли, а тот плевался искрами и шипел.

Носчики еды дурманили запахами жареного мяса с пряностями на палочке, пирогов с репой и даже диковинных южных фруктов, которые специально для праздника выписали из Камышового Дома. Один из таких подали и самой Аммии. Сочный красный плод, похожий на яблоко, вязал во рту, но дарил необыкновенный терпкий вкус.

Кое-кто еще крутился у самого возвышения, выискивая в грязи последние монеты, другие уже занимали очередь за чаркой пива или меда — некоторые по третьему разу.

Раткар честно завоевывал сердца, без зазрения совести подкупая горожан серебром, хмелем и увеселениями. Этим простым и действенным средством не пользовались ни отец, ни Харси. Отцу, пожалуй, это было ни к чему, его почитали за другие заслуги, а вот погибшему дяде не повредило бы — в народе Харси часто бранили и прозывали за скупость Вшивой Бородой.

Глядя на празднество, княжне невольно вспомнилось прочитанное из последнего трактата о падении великих домов и королевств юга, писанного безымянном хронистом.

Тот красочно повествовал о коронации в цветущем зеленью Ховеншоре. Пышное, великолепное, громкое и грандиозное — не скупился на похвалы писарь, но после добавил: «Никто не думал, что через два десятка лет те же самые люди будут драться насмерть за горсть покрытой плесенью муки, а короля разорвут на части собственные вельможи».

Бардов, чьи звучные инструменты больно били по ушам, Раткар отправил к середине площади, а на их место откуда-то вывели разряженную в платье дрессированную медведицу, что умела вставать на задние лапы, танцевать и крутить обручи. Потом вышли потешные сварты с огромными чанами на головах, которые напрочь закрывали весь обзор. Они от души лупили друг друга по этим шеломам деревянными молотами, вызывая протяжный звон, отчего толпа каждый раз заходилась в приступе хохота.

К Раткару, лицо которого от смеха раскраснелось, подошел поверенный и шепнул что-то на ухо, после чего новоявленный регент коротко кивнул, поднялся и покинул крикливое пиршество.

Народ гулял и забавлялся, но Аммия особого веселья не испытывала. От шума у нее вконец разболелась голова, и она попросила собственных дружинников проводить ее до покоев.

Зайдя в темные сени, княжна впервые подумала, что дом становится чужим. Он уже пропитывался незнакомым духом, так как почти всю прислугу сменили люди, приехавшие из Седого Загривка. Остался лишь немой истопник Шорт да бессменная старушка Кенья, которая целую жизнь прожила при князе, — за них вступилась сама Аммия.

Дверь в комнату отца охраняли двое свартов, и, проходя мимо, она уловила голоса — Раткар беседовал с Феором. Поскорее шмыгнув к себе, Аммия заперлась и, затаив дыхание, прильнула к стене, чтобы яснее слышать разговор.

— Мне потребуется кто-то из местных в совете, по крайней мере, на первое время.

— Я готов ост…

— Я не спрашиваю, а говорю, — грубо оборвал Раткар. — Ты будешь в совете. Астли и еще несколько дураков его покинут.

— Как же это? — изумился Феор.

— Их места займут мои люди. Дело обороны поставлено в Доме из рук вон плохо. Не согласен? Загибай пальцы. Какие-то подземные змеи объявились в Шелковице. Из Крапивника снова повылезли вестники, и на них никакой управы. Среди бела дня в трех верстах от городских стен едва не случилось побоище из-за того, что дозорные совсем обленились и разнежились. Личная охрана князя не способна его защитить. Мятежников не нашли. Один дерзкий низовец настолько наглеет, что бросает вызов первородцу. А кто же все это устроил? Кто? Молчишь? Так я тебе скажу. Устроил это с верными людьми ваш воевода, защитник дома. Это он подготовил заговор против собственного регента. Неудивительно, что, будучи Преследователем, он не отыскал никаких следов!

Аммия похолодела, не веря своим ушам.

— Астли? Что случилось с ним? Где он? — послышался изумленный голос Феора.

— Он там, где и положено. Ждет домстолля.

— Что произошло? Он не мог…

— Не утомляй меня лишними вопросами, если не хочешь посидеть в соседнем порубе. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Я не спрашиваю — ты не открываешь рот.

Феор промолчал, но даже через стену Аммия чувствовала, как внутри него закипает гнев.