Теперь я заканчиваю свой очерк и закрываю книжки Семена Давыдовича Нариньяни — одного из замечательных порождений «Комсомолки» и дорогого товарища, который до сих пор незримо шествует по шестому этажу теперь уже состарившегося здания издательства «Правда». Его должность, его призвание — фельетонист. Я полагаю, что в данном конкретном случае слово Фельетонист надо писать с большой буквы…

Сколько бы раз мне ни приходилось сидеть в концертном зале, всегда я наблюдал одну и ту же картину.

Выступает известный певец, исполняет известный романс или популярную оперную арию. Приглядываюсь к окружающим: как они реагируют? Одним пение нравится безоговорочно, они захвачены им полностью. Другие слушают рассеянно, чем-то отвлечены. Лица третьих деловито сосредоточенны, может быть, они мучительно вспоминают и сравнивают: а как это место звучало у Собинова, Лемешева, Козловского? Но вот аккомпаниатор взял последние аккорды, отзвучали последние слова романса в устах певца. Раздаются аплодисменты. Не жидкие, но и не бурные, а средние, официально-уважительные. Какими и полагается вознаграждать исполнителей, раз уж ты присутствуешь на концерте.

Выступают музыканты, танцоры, акробаты. Все повторяется: чопорные улыбки, рассеянные взгляды, вежливые хлопки. Катится время, катится концерт. И кто-то украдкой смотрит на часы, и кто-то откровенно зевает…

Но вдруг картина меняется. Нет натянутой торжественности, исчезла плохо скрываемая скука, растаял ледок официальщины. Это тот же эстрадный концерт и уже не тот. Лица зрителей и слушателей оживлены, из зала повеяло раскованностью, весельем. Раздаются смешки, восклицания, реплики.

— Маша, а ведь это наш сосед Бучин! Вылитый Бучин, умора! Ха-ха!

— Вот поддел так поддел, это по-нашему!

— Ха-ха-ха! Петя я не могу больше смеяться, мне будет плохо! Ха-ха-ха!

Смотришь в зрительный зал и видишь не покорно отбывающих положенное время чопорных участников культурно-развлекательного мероприятия, а живых людей, объединенных любовью к эстрадному искусству и откровенным желанием хорошо отдохнуть.

Кто же преобразил, кто расшевелил их — обычных посетителей обычного эстрадного представления? Конечно, львиная доля успеха по праву принадлежит исполнителю или исполнителям. Именно благодаря их таланту, мастерству так заразительно смешно прозвучали басня, эпиграмма, частушка, фельетон или скетч. Тут нет никакой натяжки, одна святая правда. Но все-таки есть, наверное, и другое, невидимое зрителю лицо, которое, в свою очередь, расшевелило и вдохновило актера, сообщило ему импульс веселья. Да, это лицо официально называется автором, а я бы именовал его волшебником за кулисами. И когда делят успех, ему, волшебнику, полагалась бы отнюдь не меньшая доля. Однако если даже эта доля оказывается до обидного малой, обделенный милостью в девяноста случаях из ста не жалуется: ведь он веселый волшебник, и обида, уныние ему не к лицу.

Я знал одного такого волшебника — это Виктор Ефимович Ардов.

Решительно не могу вспомнить, в каком году мы с ним познакомились. Помню только — это было какое-то официальное событие: то ли спортивное состязание, то ли вернисаж кого-то из моих друзей художников. Мы сидели с моей семилетней дочкой на простой скамье, когда он подошел к нам и сказал, обращаясь к дочке:

— Ну-ка, старуха, подвинься, я хочу поговорить с твоим знаменитым отцом.

Девочка застеснялась то ли от вида величественной фигуры незнакомого дяди, его роскошной бороды и сияющих молодых глаз, то ли от непривычного обращения. Она тесно прижалась ко мне. А потом, когда мы остались одни, спросила:

— Папа, разве ты знаменитый, а я уже состарилась? Почему тот дядя с бородой так говорил?

— Да нет же, дочка, ничего такого с нами пока не случилось. А дядя просто шутник. По профессии шутник.

Наверное, дочка меня не поняла. Но у каждого писателя есть своя стезя, свое призвание, ради которого он взялся за перо. И если В. Маяковский обещал «светить всегда, светить везде», то В. Ардов столь же категорично мог бы заявить, что его призвание — «шутить всегда».

Наш массовый читатель очень квалифицирован и прекрасно ориентируется в безбрежном книжном море. Одного автора он ценит за почти осязаемую скульптурную лепку образов, второго — за умение строить увлекательную интригу и отдает должное третьему — мастеру пейзажа, живописцу широких полотен окружающей нас природы. Часто читатель, не задумываясь, может сказать, чем люб ему тот или иной писатель. И он, массовый читатель, знает: Ардов — это прежде всего смешно. Не знаю, насколько такое сравнение покажется уместным, но стать юмористом так же трудно, как трудно, например, медведю не только научиться самому ездить на мотоцикле, а и научить этому занятию других своих лесных родичей. Писатель-юморист всегда выполняет такую сверхзадачу: он сам смеется над комическим, забавным в жизни и заставляет смеяться читателей. Таким вот редким даром передачи импульсов смеха читающей, слушающей, смотрящей публике и обладал Виктор Ардов. Однако в каждой своей вещи он искрился юмором не ради юмора и сверкал смехом не для того, чтобы было просто смешно, — это был смех высокогражданственный, бескомпромиссный, обличающий пошлость, мещанство, ханжество, чинопочитание, разгильдяйство. И через обличение, смех, ироническую издевку — воспитание в человеке высоких нравственных качеств.

Всегда радостны были его появления в «Крокодиле». Он приходил в редакцию журнала шумный, веселый и кричал уже с порога:

— Ну что, черти, будете Ардова чаем поить?

А потом, помешивая ложечкой крепчайший, известный всей Москве крокодильский чай, рассказывал очередной ардовский анекдот, услышанный от кого-то или только что сочиненный. Бывало, что анекдот, как говорится, «не проходил». Ардов этим не смущался.

— Ладно, ребятки, — говорил он. — Я вам этого не рассказывал, и вы ничего не слышали. Настоящий анекдот будет в другой раз.

Если Ардов пришел в редакцию, значит, не зря. Есть у него какое-то интересное предложение о проведении веселой крокодильской кампании, есть на примете молодой юморист, к творчеству которого следует присмотреться, есть нудный спектакль, эстрадное представление, фильм, достойные крокодильских вил…

Таковы же были его телефонные звонки в редакцию.

— Докладывает майор Ардов! — раздавалось в трубке.

Значит, говорит сугубо штатский человек, не аттестованный, но поистине высокопоставленный представитель сатирического рода оружия…

За что бы ни брался писатель, он все делал озорно, весело, сердечно, без напыщенной угрюмости, присущей иным мэтрам. Таков был он, Виктор Ефимович Ардов, человек, который шагал по жизни с улыбкой.

Перу Виктора Ефимовича принадлежит несколько теоретических работ — «Разговорные жанры эстрады и цирка», «Комические жанры литературы и искусства» и другие. Под все виды смешного, от простой репризы до «полнометражной» комедии, автором подведена солидная теоретическая база, выпукло и наглядно раскрыта технология создания комического эффекта. Но это совсем не означает, что В. Е. Ардов относился к разряду тех «творцов», которые и шагу не могут ступить без спасительной теории и которые, прежде чем начать писать юмореску, рассказ или фельетон, примеряют, укладывается ли собранный ими материал в прокрустово ложе той или иной схемы. Виктор Ардов, обладая богатейшим литературным опытом, пришел к обобщениям, выводам, теоретическим построениям от этого опыта, живой практики, наблюдений. И если в начале творческого пути молодой писатель сверялся с компасом, то этим компасом всегда для него была сама жизнь.

В поисках тем, в разработке сюжетов Ардов-юморист, Ардов-сатирик исходил не из каких-либо теоретических посылок, а отталкивался от наиболее назревших жизненных проблем, стремился затронуть явления, которые сегодня особенно волнуют читателя и зрителя. Бывают авторы, постоянно решающие одну и ту же «сверхзадачу»: как бы смешнее! У Ардова она другая: как бы правдивее, точнее, острее! А уж наметив мишень и взяв точный прицел, Виктор Ефимович вкладывал в свое новое произведение столько сарказма, так умел его проперчить, сдобрить такой щедрой порцией чисто ардовского озорства, что оно расшевеливало и заставляло смеяться даже безнадежно хмурых людей!