А если у него действительно эта самая… аллергия? Надо посоветоваться с врачами. Не может быть, чтобы не существовало против нее какого-нибудь лекарства… Ведь теперь даже рыб научили разговаривать!

Человек обзаводится знакомыми случайно, но от этого само знакомство порой не остается просто случаем, а перерастает в нечто большее. О таком знакомом я и хочу рассказать.

Где мы встретились? В больнице… Да, жизнь, к сожалению, до жестокости закономерна. Все в ней происходит последовательно: сначала идут школьные знакомые, потом знакомые по институту, конторе, фабрике, появляются турпоходные, курортные… А потом приходят больничные. Словом, наши койки стояли рядом. Так вот, мы лежали (кстати, заметили ли вы, что чем дольше живешь, тем больше лежишь?!) в одной палате. И он врезался в мою память так, как до того не врезался ни один однопалатник.

Не подумайте, что мой знакомый обладал одной из известных больничных особенностей. Не храпел по ночам. Не изводил бесконечными рассказами о своих действительных и мнимых недомоганиях. Не клянчил лишних лекарств и процедур. И все-таки врезался в память. Почему?

Он говорил по телефону.

Наша палата находилась рядом с застекленной будкой, стены которой были исчерчены множеством цифр и формул. В будке был маленький телефончик, который в 23 часа ночи отключался, а в 6 утра включался. Семичасовой отрезок времени давался для отдыха и остывания как телефончика, так и тех, кто им пользовался. Гуманная мера!

Однако моему соседу, Роберту Львовичу, и этот тайм-аут был недостаточен, чтобы остыть полностью. Случалось, что он ночью громко спрашивал:

— Алло, алло! Слышите?

Я, конечно, слышал. И, проснувшись, переворачивался на другой бок, а Роберт Львович затихал.

Так было ночью. А днем все повторялось:

— Алло, алло! Как меня слышите?

Ответ, очевидно, был утвердительным. Роберт Львович воодушевлялся:

— Ну и прекрасно. Кто говорит? Роберт Львович. Помните, прошлой осенью мы встречались в доме Петрашевских?

Видимо, прошлая осень с фамилией Петрашевского в памяти собеседника не стыкуется.

— Как же, там еще подавали паштет из консервированной горбуши, а вы приняли его за гусиный. И уверяли, что точно такой кушали то ли в Страсбурге, то ли в Конотопе…

По части закусок память собеседника действует более отчетливо. Значит, не теряя темпа, надо переходить к главному.

— На вечере был еще кавказец, то ли Тараселия, то ли Бабаян. Ага, точно — Агабеков. Так вот, не могли бы вы попросить для одного хорошего человека гобеленчик. Да, у Агабекова. В их фирме этих гобеленов навалом…

Пауза, во время которой Роберт Львович выглядывает из кабины и, убедившись, что по причине раннего времени никто из больных на телефон не претендует, снова крутит диск.

— Алло, Сашуня! Слышишь Робертика? Ну, как у тебя с реквизитом для Зинаиды Петровны?

Очевидно, с реквизитом глухо, Роберт Львович волнуется:

— Как же ты можешь, Сашуня, столько тянуть? Я уже гобелен для ее шефа толкнул, а ты не можешь девушке какой-то жалкий кожушок достать и мокасины. Не режь меня, Сашуня, не режь. Ну, так-то лучше. Привет!

Роберт Львович бодро набрал новый номер:

— Зиночка, приветствует вас пламенный поклонник и вечный раб. Да, Роберт Львович. Конечно, интересуюсь. Конечно, Кисловодском. Ах, вы еще не говорили? А я со своей стороны уже отстрелялся, можете доложить шефу. И вы не забыты. Что? Одежка? Нет вопроса. Обувка? Тоже заметано… А я жажду, Зиночка. Жажду погрузиться в нарзан, прогуляться по терренкуру и послать вам открыточку с видом Храма воздуха. Целую ручки.

Тут необходимо одно пояснение. Дело в том, что Роберт Львович вознамерился сразу же после больницы отправиться в санаторий. Приближался конец года, а за Робертом Львовичем числился неиспользованный трудовой отпуск.

Но отпуск отпуску рознь. Он может быть пустым и бессодержательным, после которого остается в памяти только изжога от поджаренных на плохом маргарине санаторных котлет, и таким насыщенным, что дает запас впечатлений на целый год. Ясно, Роберт Львович презирал первую разновидность отпуска и жаждал второго, насыщенного. Потому-то и собирался в Кисловодск. И не в какую-нибудь возникшую еще в нэповские времена «Кузницу здоровья». Он стремился попасть в самый лучший санаторий, где собирается весь бомонд, где спальни как княжеские покой, столовая словно монастырская трапезная, а в каждой официантке такая же бездна очарования, как и в молоденькой монахине-послушнице. Вот о какой здравнице мечтал Роберт Львович. Но пока дело у него двигалось туго: где-то заедало, в каком-то звене длинной цепочки не контачило.

Роберт Львович крупными шагами ходил по палате и возмущался:

— Они мне предлагают Судак, понимаете?! Какой кошмар! Будто я пахарь голубой нивы, как говорят по телевизору, или страдающий ревматизмом отставной боцман с рыболовного траулера. Заткнуть меня в такую глухомань, куда ни один крымский баклан не залетает. Скажите, похож я на боцмана?

Мне приходилось сознаваться, что совсем не похож.

— Или того поганее, — продолжал мой сосед. — Говорят мне: «Поезжайте на Арал». — «А что там хорошего?» — спрашиваю. «Как же, говорят, разве вы не видели фильм «Белое солнце пустыни»? Ласковые бризы, жгучие небесные лучи, песчаные дюны». А зачем мне, спрашивается, дюны и барханы? Не верблюд же я, в конце концов!

Все больше распаляясь, Роберт Львович метал громы и молнии против бездушных чинуш, которые ставят палки в колеса, не хотят, чтобы он отдохнул, где ему правится. А конкретно: в кисловодских то ли «Синих камнях», то ли «Красных скалах». Ведь именно сюда съезжаются крупные работники, светила науки и искусства, от которых можно узнать последние сногсшибательные новости, услышать тонкие анекдоты, где можно обзавестись интересными знакомствами, какие будут вызывать у сослуживцев чувство острой неутолимой зависти. Если нужно, в запальчивости говорил мне Роберт Львович, то он обзвонит всю Москву, а своего добьется.

Лишь приглашение к обеду прервало этот страстный монолог. Мы шли хлебать наш протертый суп. Постепенно гневные черты на лице моего соседа разгладились, и появилось почти блаженное выражение. Приближался послеобеденный, то есть звездный, час Роберта Львовича. В то время, когда, отведав морковных котлет, все больные отдыхали, он блаженствовал: долгие шестьдесят минут никто не мельтешил у него перед глазами, никто не мешал. Можно было поговорить основательно, не спеша.

А тем для разговоров, помимо основной — путевочной, у него множество. Самых разных. И угадать их не составляло труда, лишь только до меня доносилось начало разговора.

— Алло, Рубен! В вашей конторе еще мечут икру?

Сомнений нет: кому-то нужно срочно достать несколько баночек кавьяра.

— Валентин! Тебя случайно не задрали хищные рыси и не выцарапали глаза чернобурки? Тогда порядок…

Требуется укоротить (удлинить) дубленку, а может быть, поставить на пальто новый воротник. И Валентин способен это устроить.

Возможно, кое-кто из читателей примет Роберта Львовича за элементарного доставалу. Ошибка! Хотя доставание, проталкивание в телефонной деятельности моего знакомого и занимало солидное место, но им одним не ограничивалось. Роберт Львович по телефону советовался и, в свою очередь, давал консультации по житейским вопросам, информировал и информировался сам, улаживал возникавшие неурядицы и конфликты, а зачастую даже вел дискуссии по широкому кругу морально-этических проблем.

Как-то так случилось, что, несмотря на почти трехнедельное совместное проживание, я так и не узнал, чем занимается мой сосед по палате, где служит. Сам он мне не сказал, а спрашивать было неудобно. Впрочем, этого и не требовалось, я совершенно самостоятельно определил, что он из себя представляет. Роберт Львович, выражаясь языком аборигенов Севера, был телефонным человеком. Потому что, в отличие от всех нас, простых смертных, относящихся к телефоноговорению лишь как к удобной форме общения, телефон для него был идолом, божеством, единственным средством самовыражения и самоутверждения на нашей бренной земле. Перефразируя известное изречение, Роберт Львович мог бы сказать о себе: