И почему-то именно в этот момент до меня доходит: Яков здесь только до тех пор, пока не найдет преследователя. Вот и все. Он не стал оправдываться, когда я обвинила его в том, что в его жизни ничего не происходит, но очевидно, что для него это лишь временное увлечение.

Невероятно, но, похоже, Якову действительно есть к чему вернуться.

— Чем ты занимался после Спиркреста? — спрашиваю я, совершенно импульсивно. — И не хочешь ли ты… не знаю. Чашечку кофе?

Он кивает. Я включаю кофеварку и поворачиваюсь к нему спиной, пока он отвечает.

— Ничего особенного. Все как всегда. Работаю на отца.

— Ты собираешься заняться семейным бизнесом?

— Нет. — Смех Якова холодный и тупой, он давит мне в спину, как тупой край бесполезного лезвия. — Ты ведь историк, верно? Ты знаешь, что бастарды не наследуют троны.

Сколько раз я называл его ублюдком, но впервые слышу, что Яков им является. Я поворачиваюсь к нему, чтобы нахмуриться через плечо, но он выглядит невозмутимым.

От одной мысли об этом у меня скручивает живот, потому что это объясняет его отношения с отцом. Я думаю о том, как отец Теодоры обращался с ней — своей законной и единственной дочерью, — а потом вспоминаю Якова, незаконнорожденного сына его отца. Его потрепанная одежда и убогая квартира, в которой он жил, начинают обретать смысл.

Но я не говорю ничего из этого. Вместо этого я поворачиваюсь к нему с кофе и протягиваю его ему. — Вообще-то, да. Постоянно. В истории полно наследников-ублюдков.

Он берет чашку и пожимает плечами. — Как скажешь.

— Зачем работать на отца, если ты ничего от этого не получаешь?

— Потому что это так весело, — отвечает Яков.

Я гримасничаю. — Ну конечно. Я и забыла, что ты такой остроумный.

Он потягивает кофе, и, несмотря на то, что он, должно быть, еще горячий, не вздрагивает. — Задаешь глупые вопросы, получаешь глупые ответы.

— Очень мило с твоей стороны называть кого-либо глупым.

— Да.

Он пожимает плечами, не то чтобы ему было все равно на мое оскорбление, потому что это неправда, а скорее так, будто мое оскорбление — это просто констатация истины, которая его не волнует. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно, и я вынуждена на секунду отвести взгляд.

— Ты собираешься дать мне свой список парней? — спрашивает он. — Чтобы я мог начать их изучать?

Я игнорирую вопрос. — Где ты сейчас живешь? Ты все еще в России?

Я не спрашиваю его о его ужасной квартире, но мне это и не нужно. На долю секунды его лицо хмурится, а потом он говорит: — Я все еще живу в той квартире.

— В Санкт-Петербурге?

— Нет, в Москве.

— Ты учился в университете?

— Зачем?

Я закатываю глаза. — Чтобы учиться.

Он неожиданно улыбается, сверкая белыми зубами. Он похож на волка, когда улыбается, почти пугающий. — Разве я не слишком туп для такого дерьма?

Я смотрю на него, мое дыхание перехватывает в горле. Внезапно я понимаю, ужасно и объективно, что Яков красив. Не тот, что у других их с Заком друзей, таких как мечтательный французский аристократ Северин Монкруа или золотоволосый Эван Найт с ямочками и загорелым прессом.

Красота Якова — это красота, которую можно встретить у волков или рысей. Смертоносная грация, инстинкт выживания, полностью лишенный эмоций, врожденная сила, чистая и первобытная.

Эта мысль вызывает у меня отвращение. Я отшатываюсь от нее, словно от физического присутствия, и отхожу от кухонного острова. Схватив свой стакан, я ставлю его в раковину.

— Что ж, приятно видеть, что ты используешь свою жизнь по назначению, — усмехаюсь я. — Столько лет — и столько всего. Какой ты впечатляющий человек.

Он снова одаривает меня волчьей ухмылкой. — Не думал, что я здесь для того, чтобы произвести на тебя впечатление.

— Нет, тут ты прав. Ты здесь только для того, чтобы быть занозой в моем боку.

— Да. — Он смеется. — Украл твой концерт, Колючка.

— Да пошел ты. — Я поворачиваюсь и останавливаюсь в дверном проеме, а затем оборачиваюсь, чтобы добавить: — И перестань меня так называть. Надеюсь, у тебя не будет хорошей ночи, и я надеюсь, что ты будешь спать как дерьмо, и завтра, я надеюсь, у тебя будет ужасный день, а потом я надеюсь, что ты найдешь парня, которого ищешь, и съебешь обратно в Россию, и мне никогда больше не придется видеть твое лицо.

Он смеется. — А по морде не хочешь дать?

— Для того чтобы дать тебе пощечину, придется к тебе прикоснуться, а твоя глупость может оказаться заразной.

Он ничего не говорит, только смотрит на меня задумчиво, допивая кофе. Затем медленным, обдуманным движением он проводит большим пальцем по губам. Я, сама того не желая, опускаю глаза к его рту, чтобы проследить за этим движением, и в моей голове вспыхивает запретное воспоминание.

Поцелуй, которого не должно было быть. Поцелуй, который никогда не повторится.

Я разворачиваюсь и ухожу, не сказав больше ни слова.

Яков

В спальне для гостей я сажусь на край кровати и проверяю телефон. Куча сообщений от Зака, в которых он спрашивает, все ли идет хорошо, вежлива ли Захара, благодарит меня в сотый раз и просит немедленно сообщить ему, если Захара сделает что-нибудь безумное, безрассудное или безжалостное. Я смеюсь и прокручиваю сообщение мимо.

Два сообщения от Антона: одно спрашивает, как идут дела с журналистами, другое отправлено несколько часов назад и спрашивает, где я. Это говорит мне о двух вещах. Во-первых, Антон знает, что я не заселилась в отель. Второе: мой отец пытается установить за мной слежку.

Наконец, приходит сообщение с неизвестного номера.

Неизвестный: С возвращением в Лондон, Кастет.

Похоже, не только мой отец следит за мной.

Я закрываю телефон, бросаю его на кровать и беру пачку сигарет. За окном есть узкий балкон, я выхожу на него, чтобы покурить. Внизу улица тихая, деревья шелестят на ветру. Все вокруг чисто, хорошо освещено и утопает в зелени. Не тот Лондон, к которому я привык, — Лондон Захары Блэквуд.

Я прикуриваю сигарету и почесываю костяшки пальцев, вспоминая разговор на кухне. Эта чертова девчонка. Она прекрасна, как ничто другое, но, черт возьми, она колючая. У меня нет ни единого шанса выбраться отсюда, не будучи разорванным на кровавые ленточки. Еще один повод покончить с работой и побыстрее.

Я докуриваю сигарету, принимаю душ, а затем ложусь на кровать. Неважно, насколько элегантна комната, насколько тихо за окном и насколько мягки одеяло и подушки, сон долго не приходит.

И так всегда.

— Черт, — бормочу я, проверяя время на телефоне.

Сейчас только час ночи, и я не буду спать, по крайней мере, ближайшие несколько часов. Нет ни телевизора, чтобы оцепенело моргать, ни видеоигры, чтобы сосредоточиться на ней, пока глаза не начнут гореть. Я застонал и перевернулся на спину, присев на край кровати.

Я сильно потираю ладонями горящие глаза, отчего в голове вспыхивают белые звезды. Оглядевшись по сторонам, я замечаю уголок книги, торчащий из моей сумки. "Республика" Платона. Мрачно вздохнув, я хватаю книгу, падаю обратно на кровать и начинаю читать.

Меня разбудил звук стучащей двери. На долю секунды сердце бешено заколотилось, адреналин выплеснулся. Мне снова двенадцать лет, я в квартире на Ялинке, и мой отец вот-вот ворвется во входную дверь.

Но когда я открываю глаза, я лежу на животе у изножья кровати в гостевой спальне в квартире Захары. Поднявшись, я встаю и одеваюсь. Голова раскалывается, глаза болят.

Выйдя из гостевой спальни, я обнаруживаю, что квартира пуста. На мраморной столешнице лежит записка, написанная идеальным, петляющим курсивом.

Дорогой Фидо,

Я буду в университете. Не проси у Зака мой номер телефона, не звони мне, не пиши. Даже не формулируй мое имя с помощью той доли мозгового вещества, которая есть в твоем толстом черепе. Ниже список, который ты просил: займись своей работой и убирайся из моей жизни.