Моя семья — это Рианнон и Санви, вечера кино в номере Захары или за городом. Слежу за их напитками, пока они танцуют под радужными огнями. Учить их самообороне и быть наготове, когда они ходят на свидания вслепую. Однажды на выходных я встретил брата Рианнон, который был дикарем, и вместе с Захарой безудержно хохотал, наблюдая за тем, как Рианнон отчаянно пытается найти ему пару с Санви.

Захара тоже стала семьей. Вернее, когда-нибудь станет.

Я понял это одним зимним вечером после того, как мы переехали в Эдинбург, где Захара планирует поступить в магистратуру. У меня есть небольшая работа на полставки в боксерском зале, где я тренируюсь, и я веду несколько детских занятий. Платят не очень много, но благодаря Антону это не проблема. Зато это дает мне ощущение цели, и оказалось, что я неравнодушен к работе с трудными подростками, которые используют насилие как отдушину.

Однажды вечером, вернувшись домой из боксерского зала, я застал Захару на кухне. Наша эдинбургская квартира гораздо меньше, чем та, что была у нее в Найтсбридже, но ей все равно удалось сделать ее похожей на живой музей. Повсюду позолоченные рамы, антиквариат, растения и цветы. Все красиво, нарядно и золотисто, как будто живешь в душе Захары.

— Иди и посмотри, что я тебе приготовила! — радостно восклицает Захара с кухонной стойки.

Ее ноги стоят на полу кухни, а волосы, которые она сейчас заплетает в длинные косы, убраны с лица шелковым шарфом от Chanel. Поверх короткого платья на ней надет фартук, и когда она поворачивается, чтобы улыбнуться мне, по ее щеке тянется полоска муки или сахара. Я смеюсь и ловлю ее в свои объятия.

— Что ты приготовила?

Она поднимает разноцветный поднос с крошечными эклерами, помадками и тарталетками.

— Это ты сделала?

— Все до единой! Все эти пирожные! Своими собственными руками!

— По какому случаю?

Она удивленно смотрит на меня. — Что ты имеешь в виду? Никакого повода. Я сделала их, потому что думала, что они сделают тебя счастливым.

Ты делаешь меня счастливым, — хочу я сказать ей. Моя прекрасная роза, мой колючий спаситель. Ты делаешь меня счастливым, потому что ты — место, где я чувствую себя в безопасности и где меня больше всего любят.

И в один прекрасный день я женюсь на тебе.

Мое сердце так переполнено, что я едва могу говорить, но я все же показываю ей, как я счастлив. А позже я стараюсь отплатить ей тем же, чем могу, — своим телом, руками и языком. Трахать Захару — это акт поклонения, молитва, на которую она отвечает хныкающими командами и стонами удовольствия. Когда она лежит на кровати, ее бедра вздрагивают, а кожа блестит от пота, я прижимаюсь губами к месту между лопатками, где, возможно, были ее крылья, и говорю ей все, что хотел сказать раньше.

— Женись на мне, Яков Кавинский, — говорит она с ленивой улыбкой. — Я осмелюсь.

— Я никогда не посмею ослушаться тебя, Захара Блэквуд.

— Потому что я твоя жестокая госпожа?

— Потому что ты — любовь всей моей гребаной жизни.

Захара не вспоминает о Лене до тех пор, пока это не делаю я, и мне требуется почти целый год, чтобы заставить себя сделать это. Я думал, что будет больно наконец-то говорить о ней, но это все равно больнее, чем я ожидал. Но Захара, сама знающая толк в боли, крепко обнимает меня и утешает. И вместе, в тихий солнечный весенний день, мы наконец-то едем в Ялинку.

Она выглядит почему-то именно так, как я ее помню, и в то же время совсем не так. Гора все так же возвышается над городом, а деревья все так же образуют вокруг него зеленый барьер. Черное озеро, я знаю, где-то там, но мертвая женщина не зовет меня, как раньше. И я не знаю, будет ли она когда-нибудь снова.

Кладбище, расположенное за старой церковью вдали от жилых домов, пусто, когда мы входим на него. Небо над нами ярко-голубое, а деревья в полном цвету, лепестки цветов развеваются на тихом ветерке.

Когда мы подходим к могиле Лены, у меня подгибаются колени: реальность происходящего становится для меня неожиданным шоком. Я спотыкаюсь, и Захара ловит меня за талию, стараясь поддержать мой вес. В горле у меня саднит, а глаза горят. Дольше всего я не могу ничего сделать, кроме как смотреть на надгробие, снова и снова читая имя сестры.

Захара кладет букет луговых цветов, который мы привезли с собой. Она сама собрала его, яркие, красивые цветы — такие, которые понравились бы маленькой девочке. Я лезу в карман и достаю коробку с акварельными красками. Стоя на коленях на траве, я кладу ее рядом с цветами.

— Прости, что я не пришел раньше, Лена. Мне было страшно. Прости. Теперь, когда я здесь, мне уже не так страшно. Тебя больше нет, и я скучаю по тебе. Но я всегда буду хранить тебя в своем сердце, сестренка. Надеюсь, однажды я увижу тебя снова. А пока, надеюсь, тебе понравятся акварели. Настоящий художник помог мне выбрать их для тебя, ты знаешь. Жаль, что я не успел подарить тебе это до твоей смерти. Мне бы хотелось, чтобы многое было по-другому. В основном я хочу, чтобы с тобой все было хорошо. Надеюсь, ты не сердишься на меня, Лена. Я старался изо всех сил, но этого оказалось недостаточно, и мне очень жаль. Я люблю тебя. И я надеюсь, что ты счастлива, где бы ты ни была.

Теплая рука Захара ложится мне на плечо, но она ничего не говорит. Она молча ждет, а когда я собираюсь уходить, останавливается и наклоняется, чтобы провести пальцами по надгробиям.

Она шепчет: — Пока, Елена. Жаль, что мы так и не встретились. Но мы скоро вернемся. Мы будем возвращаться часто. И не волнуйся. Я присмотрю за ним для тебя. Обещаю.

Она никогда не нарушает этого обещания.