Искренне твоя

Захара Блэквуд.

— Чертовщина какая-то, — говорю я себе.

Порывшись в холодильнике и шкафах Захары в поисках завтрака, я не нахожу ничего, кроме дорогой выпивки, коробки печенья и банки вишен "Maraschino". Я заглатываю вишню и запиваю ее глотком виски " Macallan", которое на вкус как дерьмо и не приходится по вкусу Захаре. Затем я готовлю кофе и просматриваю список дерьмовых мужчин Захары.

Я узнаю только два имени. Герцог Брайдхоллский и Эрик Маттнер.

Герцог Брайдхолл, потому что он из тех британских ублюдков высшего класса, о которых постоянно пишут в таблоидах и социальных сетях, потому что они замешаны в секс-скандалах, которые сходят с рук только исключительно богатым людям.

Эрик Маттнер, потому что несколько лет назад он замахнулся кулаком на мое лицо, и я избил его до полусмерти.

Тогда Захаре было шестнадцать лет, и он пытался увести ее к себе в номер. Первые пару раз я не обращал на это внимания, пока не стало ясно, что он говорит серьезно. Меня охватила жажда крови. Я бил его до тех пор, пока он не обмяк, как тряпичная кукла, и попытался бросить его в Темзу.

Захара остановила меня. Она была так зла в тот вечер. Злилась на Эрика за то, что он пригласил ее к себе в отель, хотя знал, что она еще учится в школе, а потом на меня за то, что я пытался помешать ей пойти с ним. А больше всего — на Зака, который пытался защитить ее именно от той злорадной ошибки, которую она пыталась совершить.

Я бы убил Эрика Маттнера той ночью, если бы она не остановила меня.

Должно быть, мои инстинкты были верны, если он попал в этот список.

Я проглатываю слишком горячий кофе и набираю в поисковике все, что только можно, о Маттнере. Его история такая же, как и у всех парней его типа. Крипто-брат, добился успеха в технологиях, теперь тусуется со всеми грязными миллиардерами мира. Мэттнер чертовски богат, но он не из тех богачей, за которых себя выдает.

Маттнер — это новые деньги, настолько новые, что они все еще завернуты в пластик. Его одежда пестрит дизайнерскими лейблами, и он коллекционирует самые дорогие вещи, которые только может представить, как трофеи. Машины, часы, исторические артефакты, которые он не имеет права собирать.

Маттнеру нравится звук собственного голоса. В Интернете можно найти сотни его клипов, фрагментов интервью, в которых он наполняет воздух звуком своего голоса.

Его слова — сплошной жаргон, никакого смысла. Никакой глубины. Он говорит о фондовом рынке, как о видеоигре, о деньгах, как о пиксельных монетах, и о людях, как о NPC. Каждое его предложение звучит так, будто его сгенерировал искусственный интеллект.

Я прокручиваю сотни фотографий на его страницах в социальных сетях, медленно пробираясь назад сквозь годы. Когда я нахожу то, что искал, я сжимаю в кулак свою чашку с кофе и чувствую, как трескается керамика.

Пост, который я нашел, датируется почти тремя годами. Тогда Захаре было бы около восемнадцати.

Она и выглядит на восемнадцать. На фотографии она и Мэттнер в клубе. Она держит бокал и улыбается бриллиантовой улыбкой. Он стоит рядом с ней, обхватив ее плечо одной рукой. На его мизинце красуется массивное кольцо, из-за которого он выглядит как пародия на сутенера. Его лицо повернуто к Захаре, его нос и рот зарыты в ее волосах, которые она заплетает в длинные коричневые косы.

Она выглядит чертовски молодой — слишком молодой, чтобы тусоваться с такими отбросами, как он, — но на ее лице такое выражение, будто она полностью уверена в себе. Маска, ложь.

Правда скрывается в глазах Захары. Это душераздирающая лужа печали, зияющее ничто, где голод внутри нее живет без удовлетворения.

Маттнер опубликовал фотографию с подписью: "У меня 99 проблем, но герцогиня — не одна из них".

Гребаный клоун.

В следующий раз, когда я его увижу, для меня будет честью стать сотой проблемой этого придурка.

Как и обещал Зак, мой мотоцикл ждет меня у дома Захары. Я провожу рукой по его боку, приветствуя его как старого друга. Это был мой первый мотоцикл, и я чувствую себя как старый друг. Я сразу же отправляюсь в путь, сквозь серую пелену дождя.

Езда по Лондону — это известный кошмар, а ездить по Лондону на мотоцикле в дождь — это просто заигрывание с самоубийством. К счастью, смерть и я — старые друзья, и знакомый всплеск адреналина проносится сквозь меня, когда я мчусь через город к его окраинам, где у всех миллиардеров есть свои дома, сделанные по индивидуальному заказу.

Через час я останавливаюсь в конце длинной извилистой дороги. Нажимаю на зуммер домофона, и черные ворота распахиваются, словно меня здесь ждали, хотя я никому не сказал о своем приезде. Я иду по гравийной дороге через просторы зелени.

Посреди нее возвышается огромный дом из стекла и стали. Внушительная крепость, которую не сможет повредить даже инферно.

Подходящий дом для самого дьявола.

Я вставляю ботинок в подставку и оставляю мотоцикл у подножия чистых каменных ступеней. Не успеваю я подняться на первую ступеньку, как дверь распахивается, и из нее вылетает черная тень, а за ней еще одна. Два черных добермана, вдвое меньше меня ростом и, вероятно, вдвое сильнее, спускаются по ступенькам, обходя меня по кругу.

Появляется третий, но не двигается, наблюдая за мной с вершины ступеней.

— Цербер, — раздается голос. — Сюда.

Собаки отпрыгивают от меня и поднимаются по ступеням. В дверях стоит человек, одетый в черные брюки и белую рубашку, которого я не видел с тех пор, как покинул Спиркрест. Человек, которого, как я надеялся, мне не придется видеть еще очень долго.

— Кто из них Цербер? — спрашиваю я, глядя в бледные глаза и лицо в форме ножа.

Лука Флетчер-Лоу ухмыляется. — Все они.

Яков

На самом деле Лука выглядит неплохо.

В Спиркресте он всегда был худым и крепким из-за фехтования и стрельбы из лука. Он был слишком хорош для спортзала, слишком хорош для бега. Я ни разу не видел, чтобы он поднимал что-то тяжелее своего телефона. И у него тоже были проблемы со здоровьем, хотя он старался держать их в секрете. Он был худой, бледный и больной, как завзятый европейский принц.

Но с тех пор как он покинул Спиркрест, он располнел. В его лице появился цвет, а под рубашкой — намек на мускулы. Его волосы, бледные как кость, зачесаны назад; каждая его часть безупречно ухожена.

Похоже, жизнь полного отморозка пошла ему на пользу.

Он ведет меня в дом, три его черные собаки бегут за нами хвостом, и приводит меня в огромную гостиную. Окна от пола до потолка выходят на зеленую лужайку, подстриженную почти так же коротко и строго, как мои волосы. За ним под серым небом колышется клубок деревьев.

Внутри все скудно, чисто, клинически. Темное дерево и стекло, бледная кожа, черные мраморные камни. Орхидея в квадратном белом горшке, минималистская живопись на стенах. Огромный черный камин, встроенный в стену из бетона. В этом месте нет ни намека на индивидуальность или цвет. Это коробка, созданная бездушной машиной, в которой живет один человек. Здесь холодно, негостеприимно, изолированно.

Как в тюрьме.

Но Лука кажется совершенно спокойным, когда подходит к стеклянному бару и наливает нам напитки. Он смотрит на меня.

— Водку? — спрашивает он.

Он произносит "водка" как "вод-каа".

Я и забыл, как шикарно он звучит, его слова тянутся ленивыми, тягучими слогами, почти носовыми.

— Да.

Он поднимает бледную бровь. — Все еще, старина?

— Я человек привычки.

Он сухо смеется. — Но не сегодня — раз уж ты пришел ко мне.

Луке не нужно говорить то, что он хочет сказать: что он точно знает, сколько раз я возвращался в Англию с тех пор, как мы все покинули Спиркрест, что он следит за каждым моим визитом, что он также знает о моих коротких визитах в Японию, чтобы увидеться с Севом и его Анаи. Однажды я встретил Эвана и его девушку Софи в Лондоне, чтобы выпить, и официант в ресторане принес нам бутылку самого дорогого вина, любезно предоставленного мистером Флетчер-Лоу.