— Я тебя не впущу! — говорю я ему через дверь. — Уходи!

В ответ — тишина. Я проверяю глазок, но все, что я вижу, — это огромный силуэт, загораживающий свет.

— Я говорю совершенно серьезно! — кричу я. — Я тебя не впущу. Уходи!

Он ничего не говорит и не двигается. Как это возможно, что я не видела этого человека почти два года, а он ничуть не изменился?

Он выглядит так же, носит ту же одежду и по-прежнему стрижет волосы под ноль, словно он вечный узник тюрьмы жизни. От него даже пахнет так, словно он все еще курит те же сигареты.

И то, как он стоит перед моей дверью, ничего не говоря и отказываясь уходить, в точности соответствует его поведению в Спиркресте.

Около клуба в пятницу вечером, бесстрастно наблюдая за мной, пока я флиртовала с размытыми лицами незнакомцев. Тогда Яков никогда не вмешивался, если я не собиралась уходить или кто-то не собирался меня трогать. Словно рыцарь в кожаной куртке, он позволял мне самой делать выбор, пока мои действия не угрожали тому состоянию безопасности, в котором, по его произвольному решению, я должна была всегда находиться.

И когда это случалось, монетка подбрасывалась, и на свет появлялась другая сторона Якова.

Я вздрагиваю и отхожу от двери на кухню. Я наливаю себе огромный бокал красного вина, достаю из кладовки коробку с остатками шикарного печенья и с пораженным вздохом опускаюсь на диван.

Мое раздражение постепенно сменяется каким-то угрюмым чувством поражения. Я ем печенье и пытаюсь отвлечься на какие-то университетские дела, но не могу сосредоточиться. Присутствие Якова просачивается сквозь щели вокруг моей двери, медленно заполняя квартиру темнотой.

— Упырь чертов, — бормочу я, проходя мимо двери по пути в ванную.

Я ставлю только что наполненный бокал вина на край ванны и набираю себе ванну. Я делаю ее очень декадентской, с лепестками цветов и свечами. Я подумываю о том, чтобы принести томик эротики из своей изысканной коллекции, но мысль о том, чтобы прикоснуться к себе в такой близости с другом моего брата и личным собачьим телом, отталкивает.

Когда я заканчиваю принимать ванну и забираюсь в постель, уже глубокая ночь. Лондонские улицы за окнами погрузились в полную тишину. Я пытаюсь читать, но мне слишком беспокойно, чтобы усидеть на месте.

— К черту все, — говорю я вслух никому и ничему конкретно.

Я встаю с кровати и на цыпочках подхожу к входной двери. Прижавшись щекой к панели, я выглядываю наружу. Коридор пуст.

Я отпираю дверь и медленно ее открываю. Я высовываю голову наружу, оглядывая коридор вдоль и поперек.

Я разочарована, но не удивлена, обнаружив, что Яков сидит рядом с моей дверью, прислонившись спиной к стене и положив руки на колени. На его лице нет ни облегчения, ни триумфа, ни раздражения. Он просто смотрит на меня с этой своей пустой маской на лице.

Он не пытается прорваться мимо меня или протиснуться внутрь. Он сидит молча, выжидая, как послушная собака, которой и в голову не придет укусить руку хозяина.

— Я тебя терпеть не могу, — говорю я ему.

— Я знаю, — отвечает он.

Я разворачиваюсь и возвращаюсь в квартиру, оставляя за собой открытую дверь.

Я сижу у кухонного острова, скрестив ноги и сложив руки на мраморной столешнице. Яков ставит передо мной пакет с едой, за которым я его послала, и отходит в сторону, оглядываясь по сторонам. Он совсем не выглядит рассерженным из-за того, что я пыталась его обмануть, или из-за того, что заставила его ждать так долго, но я и не ожидала этого.

— Неужели у тебя в жизни нет ничего лучше, чем делать все, что говорит тебе мой брат? — спрашиваю я его с пораженным вздохом.

Он пожимает плечами. — Скучный месяц.

— Полагаю, для тебя каждый месяц — скучный, — отвечаю я с ухмылкой.

В Якове есть что-то такое, что заставляет меня выплеснуть на него все, что у меня есть. Когда мне было шестнадцать, желание причинить ему боль было подобно зуду, а сейчас это похоже на старую зависимость, которая вспыхнула с новой силой.

— Что бы тебе ни сказал Закари, он почти наверняка раздул все до неузнаваемости, — огрызаюсь я. — Так что если ты думаешь, что будешь защищать меня от армии преследователей, похитителей и растлителей, как воин в одной из твоих дурацких видеоигр, то тебя ждет большое разочарование.

Я жду его ответа. Он молча смотрит на меня какое-то мгновение, этот ужасный взгляд, словно падаешь в черный пруд и погружаешься в какую-то зияющую бездну. Я отвожу взгляд первой.

— Он сказал, что кто-то вломился в квартиру и оставил розы, — говорит он.

— И ты думаешь, что переехать ко мне — это разумная реакция на такую глупость?

— Ты испугалась?

Я смотрю на него — не на его глаза. На него. Его неровная стрижка, как будто он сам сделал ее в зеркале общественного туалета. Татуировки, выглядывающие из-под одежды: крылья ворона, обвивающие его шею со спины, колючки на шее, цифры на тыльной стороне пальцев, о которых он всегда отказывался мне рассказывать. Его кожаная куртка и черные ботинки, поношенные почти до дыр.

На нем нет новых синяков, только старые шрамы на лице и твердые струпья на костяшках пальцев. Но он все равно выглядит грубо — он всегда выглядит так грубо. Его отец — олигарх, черт возьми. Я проверила его — Павел Кавинский. Когда мне было шестнадцать, я прочитала о нем все, что мог, дошло до того, что я нашла русские статьи и прогнала их через онлайн-переводчик.

Яков Кавински — не какой-нибудь нищий из жестокого квартала: его отец — один из самых влиятельных людей в России, причастный ко всему — от политики до недвижимости и торговли оружием.

Так почему же Яков всегда выглядит таким подавленным, усталым, одичавшим?

Я ненавижу его. Всегда ненавидела, а теперь, когда мы стали старше, ненавижу еще больше. Яков выглядит и чувствует себя так, словно он принадлежит другому миру, словно он не должен стоять здесь, в моей прекрасной квартире, среди старинных книг, позолоченных канделябров Людовика XVI и букетов свежих пионов, и спрашивать меня о страхе.

Я лгу ему в лицо. — Конечно, я не боялась. Думаешь, это первый раз, когда парень присылает мне розы?

— Я думал, это первый раз, когда парень вломился к тебе домой.

Я закатываю глаза и бросаю на него укоризненный взгляд. — Хочешь верь, хочешь нет, Яков, но некоторые мужчины не уважают потребность женщин в уединении.

Он фыркает от смеха и подходит ближе.

— Помоги мне поймать этого парня, — говорит он. — А потом я смогу съебаться обратно в свою конуру. Верно?

Я облизываю губы и в первый раз за все это время колеблюсь. Ненавижу, что Яков никогда мне не врет — это всегда выбивает меня из колеи. Потому что если он говорит, что уйдет после того, как мы поймаем преследователя, значит, он говорит правду.

И не то чтобы я была разочарована или расстроена, когда он уйдет.

И все же.

Его слова навевают на меня тоску, от которой у меня сводит горло. Я делаю глоток вина, и моя рука дрожит. Яков молчит.

Проходит мгновение, и тишина становится громкой. Но я позволяю ему пройти, чтобы дать себе время сглотнуть эмоции, чтобы убедиться, что могу говорить, не срывая голос.

— Я не знаю, кто это, — признаюсь я. — Если бы я знала, я бы тебе сказала. Но я действительно не имею ни малейшего представления.

— У тебя есть подозреваемые?

Я опустила взгляд на свой бокал с вином. — Большинство мужчин способны быть тайными психопатами, так что, полагаю, можно сказать, что каждый мужчина, с которым я встречалась, технически является подозреваемым.

— Длинный список?

Он не задает этот вопрос, как будто пытается выяснить, спала ли я с кем-то еще. Скорее всего, ему все равно.

Якова никогда не волновало, что я делаю. Его волновало только то, что я в безопасности, потому что Зак сказал ему заботиться об этом. Поэтому, когда он задает этот вопрос, я понимаю, что он просто пытается выяснить, сколько подозреваемых ему нужно проработать.