- Скучно живёте, Фердинанд Франциевич, - де Ланда вдруг произнес его имя правильно, без акцента, - И человек вы скучный. Впрочем, это ваше дело. Поезжайте к себе. К дочке. Предоставьте этот континент самому себе. Ваши дела здесь уже завершены. Вы ведь коммунист?- Коженёвский послушно кивает, -Так радуйтесь, что здесь убивают капиталистов, этих проклятых янки…. Всех на нож, Коженьевски! Всех на нож…
Советский подполковник вздрагивает - и от нового удара кулаком по перилам, и от тона которым произнесены эти слова.
- Генерал, может вам это покажется смешным, но для меня слова, которые произносят с высоких трибун, - говорит в белую спину шинели Коженёвский, - О борьбе за мир. Они для меня….- Ему становится тяжело говорить. Он не хочет вспоминать закопченные и засыпанные обломками зданий улицы Варшавы. Вернее даже не улицы, а заваленные строительным мусором горелые пустыри заместо улиц, - Они для меня имеют весьма большое значение.
- Вы правы.
Военный советник не ждал такого быстрого триумфа.
- Вы правы, - соглашается де Ланда,- Мне покажется это смешным.
Поскольку,Коженёвский молчит де Ланда уточняет свою позицию:
-Коженёвский, скажите мне ещё, что вы верите в Бога! - он резко оборачивается к к напуганному ,в само деле, напуганному полковнику, - Ну, давай, скажи это, комиссар!
Холодный пот проступает на лбу военного советника- несмотря на жару и веселье де Ланды. Он слишком хорошо знает цену такому веселью генерала. Цена измеряется в количестве стреляных гильз его автоматического пистолета.
-А вы !? - голос Коженёвского срывается в истерику.
Если де Ланда опять, как у Мехико, вздумал разносить ударами своего оружия аппараты связи, а после - стрелять по всем, кто окажется рядом.
У генерала очень хорошо поставленный красивый музыкальный баритон. Как у оперного Мефистофеля. Очень легко представить, как он, звеня металлом, слегка прихрамывая( Осколок мины до сих пор царапает бедренную кость генерала). выходит на затемнённую сцену. Луч прожектора выхватывает его из темноты. Он простирает руку - и зал замирает, слыша…
"Тот кумир,
Всех сильней богов
Волю неба презирает,
Насмехаясь изменяет
Он небес закон святой!"
А дальше - поётся про тяжелый испанский меч в руке генерала. По прямому лезвию катились огромные и вязкие, как мазутные слезы из ржавой портовой цистерны - тёмно-багровые капли. И смятая, деформированная так, словно состоит из глины и в ней нет костей голова со страшно выпученным кровавым пузырём слизи - глазом. Вся щека - черное, хрустящее от песка пятно и налипшие, свалившиеся в черные морковки, длинные волосы. И из разрубленных одним страшным косым ударом каких-то белых трубочек которой льется что-то чёрное, поганя белизну его кавалерийских штанов с красной, выцветшей полосой лампаса… Голова с закатившимися белками, которую он держит за волосы, наступив на тело радиста, тёмно-зелёная форма которого, от несуществующей шеи, от плеч - пропитана чем-то чёрным. Он пытался убежать от своего страшного, гневного господина...
- Совееетник!
Это совершенно неподходящий костюм для роли очаровательного беса-соблазнителя.
- Коженьееевски! - отрубленная голова связиста, брошенная им, шлёпается на мокрую землю как плевок кровавой чахоточной мокроты, - Клянусь кровью, текущей из дырки Богоматери - я извёл на этого дуракаа последний патрон!
Но что бесы рядом с ним есть -это точно. Потому что если бесы есть -то, значит, должны быть и грохочущие громами, разгоняющие маленьких поганцев молниями Небеса. Такое есть правило. Должно быть…
Так и с де Ландой. Рядом с де Ландой невозможно не верить в Бога.
Ведь должна быть противоположность де Ланде. Должно кто-то или что-то однажды остановить де Ланду.
Есть же граница, которую не в силах пересечь его мерзости. А кто может положить эту грань, быть этой самой границей и силой, если не…
Широкие, мясистые, как холёные ладони богача-плантатора, колючие зелёные листья нопалей отвешивали пощёчины убегающему военному советнику.
- Мой поляаак! - дышавший яблочным духом кактусовой водки и кислым гнилым запахом перегоревшего внутри алкоголя, - Коженьеееевски!
Он ведь не вышел к звавшему его генералу. Он ждал целые сутки, скрываясь от него в какой-то яме полной мутной белёсой воды и пиявок - прежде чем услышал гортанные и даже веселые голоса солдат. Тогда он вышел. Выполз, весь в желтой глине. Она быстро высохла, даже в здешнем воздухе, который даже напитанный влагой, продолжал сосать её отовсюду, собирать её как губка с которой уже течёт…
Пусть и потерявший своё оружие -он не боялся. Солдаты смеялись и были веселы. И солдаты, чьи угодно - это не де Ланда.
Что к этому моменту прошло ровно двадцать три часа и тринадцать минут - он знал точно. Потому что читал, без конца читал, про себя “Отче наш”. В том числе и для того, чтобы знать сколько времени прошло. Но, на самом деле, ему хотелось хоть чем-то занять мозг, чтобы не вздрагивать от каждого звука. Ведь кто знает? Может, пума - здешний опасный ночной хищник. Они и в мирное время таскали индейских детей и мулов. А сейчас и вовсе осмелели- отожравшись на вкусно и железно пахнущей человечине. Или это хуже пумы… Генерал - пришедший и за его головой?
Или он срежет с него кожу? Натянет,еще влажную, не отмездрённую, и будет носить вместо одежды - чтобы бы никто не заподозрил,что военный советник умер. Или просто сделает из неё себе кожаные штаны - или плащ, с пляшущими как кастаньеты высушенными кистями рук, подражая здешним каменным богам, чьи отрубленные Кортецем головы, валяются тут и там по джунглям?
Мысли - одна страшней другой, - рассыпались искрами осветительных ракет в во влажной и жаркой темноте ночи.
- А вы!? Неужели - нет?!
Генерал оглядывает советского военного советника сверху до низу, прежде чем ответить. У Коженёвского создается впечатление, будто он стоит в строю перед училищем. Кто-то большой, страшный,заметил непорядок, грязь. И в ответе будет именно он.
Он так же смотрел, когда его привели. И даже извинился за свою выходку.
И подарил ему… Да, часы. Вот эти вот золотые часы. Не побрезговал взять его руку. Холодную и бледную, всю в липкой глине - и, сняв со своей руки, нацепить тяжёлые как золотой слиток…
И похвастался, что Мехико теперь принадлежит им. Последний очаг сопротивления, выдавленных к холму Тапейак республиканцев, уничтожен "этими вашими превосходными советскими canones. Они мне сберегли много жизней моих солдат при штурме. Я очень обязан вашей стране и нашей социалистической партии за помощь в борьбе за Свободу, Коженьевски…"
Советник тогда почти поверил ему.
Что был штурм Тапейак был.
Что было никак не пробиться. Что с небес сыпались пахнущие серой и огнем тухлые стальные яйца мортирных бомб, а из церковных зданий, царапая сошками каменные полы и выбивая пыль и осколки камня на откате, били пулемёты Браунинга.
