Когда все денежные дела были улажены, второй секретарь уговорил администратора организовать им отдельный столик в Зелёном Зале.

- Тампест,- обратился он к полковнику и его стеклянные глаза, будто у чучела из Музея Естественной Истории, вновь стали живыми, - Тампест, пойдёмте! У нас ещё остались незавершённые дела!

Едва КЛА вошёл в атмосферу Шаффрана, как что-то ударило по левой стенке. Филлин выпал с койки, но ремни удержали его череп от раздробления об жёсткий, обитый пластиком металлический пол. Свет потух.

– Что там у вас?! – вопросительно воскликнул он в сторону пилота.

– Не знаю! – крикнули в ответ из рубки. – Двигатель отказал? А это что... Да вашу же...

Раздался ещё один удар. Отнюдь не короткий. Филлина отбросило наверх, а затем обратно на койку. Повреждённое ухо дичайше заныло от боли. Грохот стоял такой, будто сам чёрт из бездны жуёт аппарат, причмокивая от удовольствия. Филлину показалось, что сквозь оглушительный звук трения КЛА об землю он слышит всплески воды. А затем всё затихло. Выждав ещё несколько секунд, он отцепил ремни койки, осторожно стал на четвереньки и добрался до кабины пилотов. Набилина больше не было. Шлем выдержал удар о приборную панель, но вот шея пилота не справилась с нагрузкой. Сняв шлем, Филлин проверил пульс. Один глаз Набилина был закрыт. Другой смотрел стеклянным взором то ли на Филлина, то ли на какую-то из панелей кабины. Пульса не было.

Выругавшись, Филлин мысленно попрощался с пилотом. Заморозка возраста не помогла Набилину. И он, Филлин, тоже был не в состоянии чем-либо помочь.

Выходная лестница оказалась заблокирована. Оставался только верхний шлюз. Филлин поискал ручку эвакуации на потолке КЛА. Обнаружив её почти у самого угла, он потянул её. Она не поддавалась. Филлин навалился на неё всем своим весом. Восьмиугольная панель издала какой-то скрежет. Филлин постучал по ней со всей силы. На пятый удар она отлетела с такой лёгкостью, словно была из гипсокартона.

Филлин вылез вверх по лестнице. Верхняя часть фюзеляжа была горячей. Стараясь не касаться её голыми руками, Филлин взобрался на неё ногами, затем локтями, и под конец приподнялся целиком. Его взору открылся глубокий след, оставленный КЛА на заболоченном участке местности. Осмотревшись, Филлин не заметил ни городов, ни каких-либо строений. А что самое странное – на разбитом транспорте отсутствовали какие-либо повреждения. Да и никого в принципе. Он не знал, куда надо идти, но выбираться было необходимо. Как можно дальше от места падения КЛА. На связь выходить также опасно.

С этими мыслями Филлин спрыгнул в болото. К его приятному удивлению, ноги практически не засасывало, а вода не достигала края ботинок. Почувствовал небольшое облегчение, Филлин отправился вперёд.

Что могло произойти? Филлин представил себе некоторые варианты событий. Какие-то электростатические аномалии в атмосфере? Вполне вероятно. Более вероятно, чем целенаправленное нападение на одного из ближайших представителей мистера Салльвимерго. Филлин смотрел в сине-розовое небо. Никаких следов недавно пролетевших КЛА. Впрочем, это ни о чём не говорило. Современные стелс-разработки КЛА могут летать без каких-либо видимых следов. Особено в условиях темноты. Только по тепловому следу можно что-то заметить. И то не всегда.

Вдали пролетали два КЛА. Куда-то на северо-запад, определил Филлин, поглядывая на приделанный к личному КПУ компас. Определённо город, или какой-нибудь ресурсодобывающий городок. Парочка подобных предприятий гарантированно существовала на каждой планете. Идентификационные документы у Филлина были при себе. Всё было относительно в порядке. Поэтому он достал из КПУ пару уцелевших наушников, нашёл в собственном плейлисте любимые композиции и весь обратился в слух.

Это была песня Катрины Майровцевой. Спустя уже девять лет после прибытия в эту систему галактик она написала альбом, посвящённый тяжёлым условиям первопроходцев на Цугшелло. До того, как сейсмическую активность планеты укротили, это была просто пороховая бочка. На освоение планеты ушло тридцать с лишним лет. Такой срок кому угодно покажется большим. Сам Филлин не стал бы тратить столько времени на какое-то там будущее. Тем более для других. Ему требовался результат здесь и сейчас. Остальное выглядело жалким и бессмысленным. Чистой тратой времени. Однако то и дело приходилось заниматься долгой рутиной на пути к действительно важным целям. Это было изнурительно и неимоверно утомляло, пока ему не попалась композиция "How it was and how it be". В ней использовались сэмплы вырезок из гимна Земного Правительства, самые вдохновляющие элементы. Сама песня повествовала о маленьком ледоколе, последнем в своём роде, продолжающем свою работу ради будущего для более слабых кораблей. Это было настолько грустно, что глаза Филлина намокали от прилива слёз. Он едва сдерживался, чтобы они не потекли по лицу. Это была песня не о сраном ледоколе и не о цугшелльских первопроходцах. Это была песня о нём самом, о Филлине Каффтане, о всей его жизни. О дороге по черепам имбецилов, недальновидцев, слабых и немощных, жалких и жестоких, глупых и умных. О цене, которую никто не рискнёт заплатить. О будущем, твой вклад в которое никто не узнает. О маленьком человечке, самом маленьком из всех существующих, который не остановится ни перед чем. Оковы судьбы и массы ужасающих истин висят над ним, преследуют его, преграждают ему дорогу. А он всё движется и движется вперёд. Прокладывая путь тем, кого ему не суждено увидеть. И этот кто-то – он сам. Всё тот же Филлин Каффтан. Единственный и неповторимый. В конце дороги он оглянется назад, увидит свои прошлые версии, – а они помашут ему в ответ. "Зачем вы это делали?", спросит он. "Ради тебя.", ответят они. "Теперь ответственность на тебе. Передавай дальше." И он двинется дальше, прокладывая дорогу самому дорогому человеку в его истории. Ему самому. Филлину будущего.

На смену "How it was and how it be" пришла другая, противоположная по настроению композиция "Love the Sun" группы Kraxx-and-Mall. Теперь речь шла не о мелком ледоколе, последнем в своём роде. Куплеты были не очень выдающиеся, но припевы... Припевы данной песни были сродни высокооктановому топливу в двигателе души Филлина. "And night will newer end, but we're still love the su-u-un!" Его взору представлялась бесконечная вечеринка в бесконечной ночи, пылающий горизонт, разожжённый на углях чужих надежд. Навыки концептуализации не позволяли Филлину облечь весь этот образ в одну единую форму. В итоге ощущение остаётся неуловимым, смазанным, недосягаемым и неописуемым. Впрочем, это не мешает Филлину переслушать композицию раз десять-двадцать. Наоборот, это лишь способствует реиграбельности музыки.

Затем приходит время эмбиента. Горящие уши Филлина не способны более выдерживать ударные, басы и человеческий вокал. Особенно человеческий вокал. Именно от него, как Филлин давно заметил, вызывает "усталость от музыки". К счастью, в плейлисте с эмбиентами нет ничего с вокалом. Даже с обрывками вокальных сэмплов. "Protracted Jorney" сразу навевает атмосферу, как это не очевидно, долгого путешествия. Некий зов гор издали, синтезированные звуки намечают дорожки на небе и грядущий путь. В самом конце трека возникают некие музыкальные ритмы, – то ли предвещающие окончание путешествия, то ли выдают заряд сил вконец выдохшемуся путешественнику. Вслед за "Protracted Jorney" идёт "Double Movement", – не эмбиент, а прямо-таки марш бесшумного кавалерийского полка.

Едва к Филлину в голову пришло это идиотское сравнение, как он вдруг ощутил чьё-то присутствие. Как будто ему смотрели в затылок. Что-то в правом виске Филлина начало сладко пощупывать. Подобные ощущения были чем-то новым. Он вытащил из правого, вечно закрытого кармана куртки, ампулу нейроблокатора и разгрыз её. На вкус вещество было как таящая жвачка с корицей. Время пришло. Затем, быстрым движением вынув из ушей наушники, Филлин обернулся. На протяжении бескрайних болот никого не было. Даже КЛА вдалеке не пролетали. Рядом никого не было. На протяжении десяти километров никого не было. Никаких посторонних звуков. Только скрежет насекомых в траве.