— Катись отсюда, Перец, пока по паспорту не врезал! — Шибанов встал, надвигаясь на щеголя. — Забыл, что мы убедительно просили тебя обходить нашу дверь? Или напомнить?

Виктору стало неловко. По-видимому, у Шибанова были свои счеты с этим парнем.

— Ну что вы, ребята… — Виктор хотел пресечь назревавшую драку: не хватало еще в первый день на судне присутствовать и даже в некотором роде быть причиной ее!

— Идемте отсюда. Этот кубрик у нас называют кабаком. Сунь нос — опьянеешь.

«Наверно, меня зовет к себе Сапегин или старпом», — решил Виктор, вскочил из-за стола и услышал за спиной сиплый, хрипловатый, полный презрения голос Шибанова:

— Какой же ты послушненький, пассажир! Чуть кликнули, и уже бежишь… Ну иди-иди к нему, поучись уму-разуму!..

И слово «пассажир» было выговорено так враждебно, что у Виктора все зашлось внутри. Он обернулся к Шибанову. Тот по-прежнему сидел за столом, подперев голову кулаками со сбитыми до крови костяшками, и как-то невидяще смотрел на него.

— Ну что вы, Гриша? — сорвавшимся голосом спросил Виктор, однако Шибанов не ответил.

Парень в пуловере с силой дернул Виктора за руку, захлопнул дверь и ввел в соседний кубрик. Он был точно такой же по расположению коек и стола, но весь сверкал чистотой.

Однако самое удивительное было не это. Щеголь оказался не начальством, а обычным рыбаком, матросом и даже второго класса. Он кончил два курса литфака Львовского университета. У него там стряслись какие-то неприятности, и он прикатил сюда подальше от родных мест. Звали его Евгением, фамилия — Перчихин. Ему было чуть за двадцать, меньше, чем Виктору, однако жизненных передряг было хоть отбавляй. Он, по его словам, не собирается всю жизнь посвящать рыбе. Через годик-полтора хочет вернуться во Львов, где осталась мать, и восстановиться в университете.

«Почему он решил стать именно рыбаком?» — подумал Виктор, мало что понимая во всей этой странной истории, однако расспрашивать при первом знакомстве было неудобно.

Перчихин оказался менее стеснительным.

— Что это вы забрели к ним? Сами или силой затащили? — спросил он.

— Сам… — не совсем точно ответил Виктор. — Я вижу, вы не в очень дружеских с ними отношениях?

— Это с кем, с Шибановым быть в дружбе? С этим алкашом, неряхой и болтуном? — весело посмотрел на него Перчихин. — Вы это всерьез спросили?

— Да нет, просто так… — уклонился от прямого ответа Виктор, потому что после встречи с капитан-директором уяснил: прежде чем бросаться в откровенность, нужно понять, с кем имеешь дело. — Но мне он показался интересным малым, и у него судьба необычная…

Перчихин вдруг раскатисто, до слез рассмеялся:

— На тралфлоте у всех необычная судьба! Не было таковой, а сходишь в три-четыре рейса — станет необычной! И у тебя станет, пойди только не пассажиром, а матросом… Думаешь, я трепач, заливаю? Шибанов не бич, на свои пьет и даже угощает, демонстрируя широту души, и в море работает как зверь: кожа у него толстая, нечувствительная к морской соли и утонченным эмоциям, все переносит. И не работай Шибанов так, давно бы выперли его с корабля. И на БМРТ уже ходил, и на поисковом, и на учебном, и отовсюду гнали его в шею за повышенную любовь к градусу. Ну а от нас редко кого гонят, всех берут, только вкалывай и не жалуйся, что море тебя выворачивает, что соль разъедает руки и раны от окуньих и тресковых плавников. Давать рыбу — вот что требуется от нас, а что ты из себя представляешь, до этого никому нет дела…

Виктору стало немножко не по себе: уж слишком безрадостно смотрел Перчихин на рыбацкую жизнь, хотя многие его суждения совпадали с тем, что говорил Шибанов и даже Котляков.

— А чего это на меня окрысился Шибанов? — спросил Виктор — У вас что, слово «пассажир» хуже мата?

Перчихин опять рассмеялся.

— Не понимаешь ты душу моряка… Сейчас популярно разъясню. На промысловых судах все работают, один пассажир — бездельник, белоручка и дармоед: везут его, как ненужный груз, в чистенькой каюте да еще за их счет. А ты к тому же журналист, то есть двойной пассажир. По мнению работяг, писание не работа (я до тонкости изучил их психологию), так что не жди от них обожания…

— А меня здесь неплохо встретили, — возразил Виктор, смущенный таким поворотом дел: выходит, не так-то просто будет сдружиться с моряками, в душу которых он во что бы то ни стало обязан влезть. Если, конечно, Перчихин говорит правду.

— А ты им и поверил?

— Ну, не совсем, но в общем… — стал уклоняться от прямого ответа Виктор.

Было в характере Перчихина что-то от его фамилии, рубанет — и тебя охватывает такое чувство, будто нечаянно раскусил горошек перца. Он показался Виктору сложней, интеллигентней, трезвей, а может быть, и честней, бескомпромиссней всех, с кем он встречался на «Меч-рыбе». Да и в самом Мурманске. А если не кривить душой, он показался Виктору и ближе всех. Даже ближе секретаря комитета. Почему? Ответить на это было непросто, но проглядывало в Перчихине что-то очень знакомое, привычное, понятное, что-то очень свое: не любил высокопарных слов и смотрел на жизнь без излишних иллюзий, и, наверно, начитан до чертиков. Виктор хотел спросить у него о своем предшественнике на «Меч-рыбе», но не решился: тот мог догадаться о всех его тревогах и сомнениях. Чем больше держишь при себе и на всякий случай, тем ты богаче, защищенной, неуязвимей.

— А что за парень Коля?

— Это что из заключения? Сосед Шибанова? Не знаю, и никто на судне толком не знает его, но очень советую тебе держаться подальше от него и почаще проверять содержимое своих карманов… Слушай, а все-таки чего ты явился на «Меч-рыбу»? Название поправилось? Хем, «Старик и море», романтично! Угадал? Лучшего судна найти не мог? Или особое задание получил от начальства? Не скрывай, я насквозь вижу людей…

Виктор даже вспотел от его напора, проницательности, но и почувствовал облегчение, что встретился с ним.

— Да, ты опасный человек! — легко переходя на «ты», сказал Виктор. — Именно для этого и явился… Усек?

Он мгновенно сообразил: не следует говорить Перчихину, что его послали сюда за репортажем о рыбацком труде, — ведь засмеет же! Не будешь же с бухты-барахты объяснять всю сложность своего положения в редакции.

— Ну-ну, выполняй свое особое. Желаю, — сказал Перчихин, слегка задетый, что Виктор не открылся ему. — Понимаю, о рыбаках будешь писать. Так вот запомни, пассажир, тебя здесь ждет глубочайшее разочарование. На «Меч-рыбе» много людей, но ни одной личности, словечком перекинуться не с кем, все у них вертится вокруг выпивки и баб… Хорошо, что ты появился!

Эти слова удивили и озадачили Виктора.

— Зачем же ты с ними ходишь, если они такие? — спросил он. — Мог бы на БМРТ перевестись, там небось и платят побольше, и состав команд другой, механики — все инженеры с высшим образованием…

— У тебя точные сведения, — заметил Перчихин, — туда попасть непросто: визу надо открыть, они ведь ходят в загранку, валюту им дают, по портовым городкам разрешают шататься, тряпки покупать для своих отечественных анюток и на продажу на мурманской барахолке…

— Ну и ну! Знали б люди, как ты о них отзываешься…

— Что ж делать? — ответил Перчихин. — Разве я виноват, что все вижу как есть… Могу, если хочешь, дать тебе богатейший материал об этом судне и его команде; кое-кого не мешало бы вывести на чистую воду и припугнуть; ты ведь пресса — огромная сила; кто не мечтает, чтоб о нем написали? Правильно веди себя, и все перед тобой будут бегать на задних лапках…

— А зачем мне это? — спросил Виктор. — Я приехал сюда не для того, чтоб в пух и в прах разносить тралфлот, хотя недочетов на нем, как говорят здесь, под завязку.

В это время сверху раздались какие-то крики, в плафоне погас свет, снова вспыхнул. Что-то громко передали по корабельной трансляции, заработал двигатель, а все судно слабо задрожало. Перчихин взглянул на ручные часы.

— Отход? Вот молодцы, только на три часа опоздали… Мы делаем успехи!