— Анфилов, корреспондент из Москвы, — представил Виктора старпом, — идет в рейс, будет вашим соседом, прошу любить и жаловать и ввести в курс положения…

— Введем, Котляков, — сказал парень грузинского типа, смуглолицый, горбоносый, с черными бачками, ухоженными усиками, и протянул Виктору руку: на тыльной стороне ладони четко и мастерски был выколот трехмачтовый бриг, несущийся на туго надутых парусах; в каждом движении этого парня, в повороте плеча, во взгляде горящих темно-карих глаз, в том, как он протянул Виктору руку, чувствовалась, нет, не чувствовалась — неиссякаемо била энергия и напористость.

— Лаврухин Валентин, третий штурман, — не без удовольствия произнес парень.

«Хорош грузин!» — улыбнулся про себя Виктор. Судя по уверенной манере держаться, он, несомненно, был настоящим морским волком и куда больше походил на капитана этого судна, нежели Сапегин.

— Будем любить, будем жаловать, товарищ старпом (тот, между прочим, уже был в коридоре и, возможно, не слышал громких заверений третьего штурмана), о людях моря сейчас пишут так мало и так плохо — читать нельзя! Где современный Станюкович или Новиков-Прибой? Кто из нынешних писателей понимает сердце истинного моряка? — Лаврухин с укором посмотрел на Виктора, словно тот лично был виноват в этом серьезном упущении. — Кто?

Оглушенный его напором, Виктор не нашелся, что ответить. Однако за него вступился второй штурман Михаил Аксютин.

— Ясное дело, Валя, что покамест никто, но вот увидишь, скоро таковые появятся, и в громадных количествах…

— А вы как считаете? — обратился Лаврухин к Виктору.

— Так же! — Виктор засмеялся и с нескрываемой симпатией посмотрел на второго штурмана — курносого краснощекого парня с серыми, по-детски любопытными глазами.

— Будем ждать! Море не может жить без своих певцов! — не то всерьез, не то в шутку на той же высокой ноте объявил Лаврухин и уставился на Виктора. — Будете спать вон на той койке, — он начальственно ткнул пальцем вверх и отдернул коричневую шторку, — жарковато там, но ничего, привыкайте к нашей жизни, сразу же прочтите там расписание по тревогам, оно прибито над койкой: в нем сказано, что делать, на какой шлюпке спасаться, если будем тонуть.

— Добро́, — сказал Виктор и подумал: «А ребята ничего, с чувством юмора…»

Закидывая на свою койку с бортиком по краю тяжелую авоську, Виктор и в самом деле увидел на переборке небольшую рамку с крупным четким типографским текстом — перечислением всего, что он должен делать в случае кораблекрушения, пожара и тому подобных ужасных бедствий. И тут же подумал: не в этой ли койке лежал его предшественник, представитель прессы, испачкавший весь пол каюты и потом написавший невесть что о рыбаках?

Спросить об этом Виктор не решался, но почему-то был уверен, что это именно так и за ним теперь неотступно будет следовать тень его предшественника.

Ничего не скажешь, повезло! Надо постараться в корне изменить мнение о людях своей профессии…

Виктор вышел из каюты, поднялся на палубу и столкнулся с капитаном.

— А, москвич, привет! — дружелюбно кинул ему руку Сапегин. — Вас, говорят, уже устроили? Не очень расстраиваетесь?

— Отчего? Превосходное место… Не могу понять одного, почему меня один товарищ так усиленно отговаривал от рейса на вашем судне?

Сапегин улыбнулся пухлыми губами.

— Догадываюсь кто… Но вы не поддались… Правильно. Пустяки. Пойдемте с нами. Это ведь редкая для нас честь — идти в рейс со столичным корреспондентом, жаль, такой флаг не предусмотрен уставом, а то бы подняли…

Виктор засмеялся. Впрочем, кто знает, что в глубине души думает о нем Сапегин, как, между прочим, и штурманы.

— Ну что ж, — сказал Сапегин, — лучшего предложить пока не можем, а что имеем — пожалуйста…

— Спасибо, изо всех сил буду стараться…

Виктор не договорил, потому что к капитану подошли двое, и Сапегин, тут же забыв о его существовании, как-то серьезно, значительно и с большим одобрением посмотрел на них.

— Сдаю под расписку, Никитич. — Высокий светловолосый парень со строгим смуглым красивым лицом и гитарой, висевшей на ремешке за спиной, подтолкнул вперед молоденького, в мятом бушлате, щупленького, рыжеватого и веснушчатого мальчишку. — Бублик в своей лучшей форме, все дни ночевал у меня, больше двухсот граммов не получал. В основном пил краснодарский чай, смотрел телевизор и ни у одного магазина не споткнулся… Геройски вел себя парень!

— А за сеструхой твоей не ухлестывал? — спросил кто-то.

— Сердцеед — клейма ставить негде! — заметил второй.

— С ним ухо надо держать востро: в минуту обтяпает любое дельце, — как от кашля, давясь от подступающего смеха, заявил третий. — Так как же, Гена?

— Это вы у него спросите, — сказал Гена, — иногда я уходил в ванную или на кухню и терял их из виду…

Раздался хохот.

— Хватит зубоскалить… А за то, что в форме, поздравляю, Бубликов!

Сапегин похлопал по плечу мальчишку, и тот, явно стесняясь преувеличенного внимания к своей персоне, зашмыгал носом, покраснел и как-то неловко отвернул голову, чтоб ни с кем не встречаться глазами. Однако чувствовалось, что, несмотря на все, пареньку приятно было услышать это от капитана.

— Сильно поддавал? — шепотом спросил Виктор у стоявшего рядом рыбака.

— Случалось. Во время приходов… От мамки едва оторвался… Поддавался влиянию некоторых лиц…

И здесь Виктора слегка оглушил чей-то грубоватый басок, раздавшийся возле самого уха:

— Молодцом, Гена! Выношу благодарность от имени судового комитета!

Высокий светловолосый парень снисходительно улыбнулся:

— Твои огрехи исправляю, Трифонович… Чтобы в следующий приход добился достойной встречи наших холостяков и бездомников!

— Если члены судкома с приходом не будут разбегаться, как тараканы… — тем же баском сказал пожилой мужчина, крупный, прочный в плечах, с загорелым, нещадно побитым оспой лицом, короткой кирпично-красной шеей и с маленькими сообразительными, чересчур широко расставленными глазками. — Бубликова на этот раз уберегли, зато Шибанов опять нагрузился. Тришкин кафтан получается. Никакой меры парни не знают, и я прошу вас, — обратился он к Виктору, очевидно, уже зная, с какой целью тот прибыл к ним, — вы уж их на свое острие и припечатайте! Рыба потому и не идет в трал, и плана иногда не даем, что за милю чувствует запах «Московской»…

— Между прочим, познакомьтесь, — спохватился Сапегин, — наш предсудкома и старший мастер по добыче рыбы тралмейстер Курзанов Северьян Трифонович, крутого нрава человек, отъявленный враг пьяниц и бездельников, совесть и надежда «Меч-рыбы»…

— Слушайте его побольше, — с упреком сказал Курзанов, — постыдился бы работника печати, Никитич…

— Ладно тебе скромничать. Ну, меня зовут. — Капитан быстро побежал по трапу к ходовой рубке.

Виктор пожал шершавую, всю в рубцах и порезах руку человека, от которого во многом зависит удача на промысле, незаметно оглядел его неуклюже широкую, грубоватую, плохо отесанную, но зато твердую, как дубовый кряж, фигуру в мешковатом, до блеска заглаженном, аккуратно заштопанном синем костюме и подумал: «До чего же пестрый люд на этом ничем не знаменитом, истрепленном штормами промысловом судне!»

— Плоховато с рыбой? — спросил Виктор тоном знатока, которого ничем не удивишь. — Все жалуются.

— Откуда же будет хорошо? — ответил Курзанов. — Все, кому не лень, черпают ее, сами увидите — все флаги Европы вокруг нас будут хороводить. Судов развелось больше, чем рыб: чуть вылупилась из икры, а чей-нибудь трал уже наготове, уже раскрыл свою прожорливую пасть: полезай, родимая. За экватор стали нонче бегать суда, чтоб взять полный трал…

— Не пугай корреспондента, Северьян, — раздался сипловатый голос Шибанова; сильно раскачиваясь, придерживаясь за чьи-то плечи, он стоял вместе с другими моряками и их женами возле тралмейстера. — Пусть сам все увидит и убедится, в чем надо…

Виктор с интересом посмотрел на него.

— Шибанов, иди проспись! — приказал старпом Котляков, пробегая мимо. — Скоро отход, жены и ребятня, закругляйтесь!