— Просился. А теперь прошу на любой… Я б хотел даже сегодня уйти, хоть через час…

— Что с тобой стряслось? Ведь с отделом кадров договориться надо, оформить все, бумагу написать, в судовую роль внести и все такое…

— Ну и пиши, вноси… Я не хочу больше ждать.

— Ты все обдумал? — пытался образумить его секретарь. — Не раскаешься? У Липатова условия жизни лучше. В море это важно… Море — оно, брат… — Он стал подбирать нужные слова.

И вдруг Виктор понял — и надо было мгновенье, чтоб это понять, — все они: и секретарь, и замредактора «Рыбного Мурмана», и капитан-директор — считают, что он не очень серьезный и сто́ящий человек… И не успел секретарь докончить фразу, для которой он с трудом подбирал слова, чтоб не задеть Виктора, как тот опередил его:

— Твердо решил. Если сегодня нельзя, я бы хотел уйти завтра, скажем, на «Меч-рыбе» или на…

— Ах ты… Ну хорошо, постой, я, кажется, видел в коридоре Сапегина. — Секретарь выскочил из-за стола и кинулся в коридор. Виктор услышал, как там по порядку, одна за другой, захлопали двери и из каждой комнаты раздавался его голос. Потом минуты на две шум затих, в коридоре заскрипели шаги, и в комнату вошел секретарь вместе с довольно молодым, невысоким, толстеньким человеком в форменной морской тужурке и мичманке. С очень немужскими, очень синими глазами.

— Знакомься, — не без торжественности произнес секретарь, — капитан Сапегин Петр Никитич, он не прочь тебя прихватить в рейс, если не будешь слишком мешать во время подъемов трала. Ходит он на «жидкаче», на этой самой «Меч-рыбе», на которую ты теперь так рвешься…

В этом была правда: что-то в названии судна привлекало Виктора, манило, с детства было знакомо; из всех судов, названных капитан-директором, врезалось в память именно это. Почему? Кажется, старый кубинец из хемингуэевского «Старика и моря» подцепил на крючок меч-рыбу. Все же нет, не поэтому манило Виктора это название…

Однако вспоминать и разбираться было некогда. Он пожал протянутую ему пухлую, но довольно крепкую руку капитана и представился.

— Я давно мечтал хлебнуть настоящей рыбацкой жизни и крутой ухи на штормовой волне. Попытаюсь не мешать вам выполнять план. А когда вернемся, распишу вашу нелегкую, но заманчивую романтику промыслов за Полярным кругом…

— Ну-ну, попробуйте, — капитан засмеялся, — авось и удастся расписать!

Виктор слушал его, а сам напряженно, с ужасом думал: «Какой же это капитан? Нет в нем ничего капитанского, ничего, кроме формы… И эта строгая форма так не вяжется с его округлым, упитанным, довольно-таки бабьим лицом, с его благодушным вторым подбородком».

В Сапегине было что-то домашне-тихое, уютно-доброе, мягкое, и трудно было представить его на тех сугубо деловых, жестких, потрепанных в морях-океанах промысловых судах, которые Виктор видел в рыбном порту. С Липатовым нельзя было уходить в море, это ясно, а с этим? Попал, как говорится, из огня да в полымя…

Отступать было поздно, да и, признаться, где-то в глубине души тут же зашевелилась смутная, не очень достойная, но обнадеживающая и даже радостная мысль; точнее всего ее можно было выразить словами: «не боги горшки обжигают»… Уж если такой человек может быть капиталом, значит, нечего ему, Виктору, бояться моря и плавания на его судне…

— Итак, вы отходите завтра? — деловито спросил Виктор.

— Да, в тринадцать ноль-ноль.

— Надолго?

— В очень короткий рейс, недели на две. По сведениям промыслового отдела, в Норвежском желобе появились большие концентрации трески и морского окуни…

— Как же мне быть? — Виктор озабоченно посмотрел на секретаря. — Срок моей командировки подходит к концу… Я бы мог самое большое на неделю.

— Ну и прекрасно, — сказал Сапегин. — Мы вас пересадим на какое-нибудь встречное судно, уходящее с промысла, и вы успеете вовремя.

— А это можно? — Виктор осторожно рассматривал его гладкое, спокойное, без единой морщинки лицо.

— Почему ж нет, — ответил Сапегин. — Значит, завтра жду. Будем стоять у двадцатого причала. Если судно почему-то перегонят на другой причал, узнаете по карте порта на диспетчерской или у диспетчера…

Сапегин назвал номер своего судна и сказал, что очень торопится к главному капитану флота. А Виктор лихорадочно думал, о чем бы еще спросить у него.

— А еду брать? — внезапно пришло ему на ум.

— Дело ваше, — улыбнулся капитан, — на судне есть лавочка, в море бесплатная уха и свежая рыба в любом количестве, с голоду не умрете, но черной икры, свежей клубники и пирожных не обещаю…

Сапегин приподнял к мичманке руку.

— Ну пока. — Он блеснул своими девически синими глазами и ушел.

Секретарь по-мальчишески самодовольно подмигнул:

— Доволен? Хорошего капитана я тебе посватал?

— Что-то не очень он капитанистый.

— Капитан он приличный, но план дает не всегда и тралы, случается, теряет, да это, правда, не он один… Машина на судне неважная — то и дело в ремонте, и текучка плавсостава большая, и сам Сапегин подчас излишне задирист и неуступчив. Но не бойся: кое-что интересное найдешь там, хотя Липатов тебе больше подошел бы… — Секретарь вдруг замялся. — И ты это не очень, не слишком…

— Что «не слишком»? — спросил Виктор.

— Ну там… Не слишком огорчайся, если что не так, не паникуй: сам понимаешь — море, условия для жизни не ахти какие и народ разный… План, знаешь, такая вещь: не дай его — голову снимут. Сам все увидишь…

— А чего мне паниковать? — Виктор вскинул подбородок, вспомнив бывшего торпедиста с «Малютки», тоже призывавшего не паниковать. — Я что, первый день живу и ничего не видел? Зубы у меня молочные?

— Ну ты не обижайся, это я так… Показалось мне… Даже когда мы, курсанты мореходки, впервые на практике были, многое с непривычки резало глаза, рвало душу — плакать хотелось по ночам. Такая уж она, морская служба, ко многому привыкнуть надо, примириться, притерпеться…

— Насчет этого будь спокоен, — небрежно бросил Виктор. — Ну давай оформляться, что ли, а то у меня сегодня дел позарез… А почему он называется «жидкач»?

— Ходит на жидком топливе…

— А это хорошо?

— По-моему, неплохо, — какой-то уже совсем новой, не уютно-кабинетной, а морской, что ли, штурманской, как определил ее для себя Виктор, улыбкой улыбнулся секретарь. — У него гораздо большая автономность плавания по сравнению с судами, которые ходят на угле… Ну желаю тебе, — сказал секретарь.

И еще одно рукопожатие. Мужское. Основательное. Сколько рук пожмешь за день в такой командировке! Своя рука к вечеру крепче становится…

Виктор бросился по лестнице вниз. С этой минуты в него вселился озноб, и, если бы Виктор постоянно не сдерживал себя, зубы непрерывно выбивали бы отчаянно радостную дробь. Будь что будет!

Никогда еще не принимал Виктор таких внезапных и рискованных решений и поэтому ужасно гордился собой. Прикинув, сколько у него осталось командировочного времени, Виктор понял, что может не уложиться в десять дней и все завалить. Чуть ли не бегом отправился он на почтамт и дал в редакцию телеграмму о продлении командировки на пять дней.

Обязаны продлить. В крайнем случае за его счет.

Настал новый день, и случилось самое нелепое, что только могло случиться: он опаздывал на свою «Меч-рыбу». Еще вчера он был занесен в судовую роль в качестве пассажира, довольно быстро прошел оформление, закупил на всякий случай в гастрономах Мурманска банки со сгущенкой, говяжьей тушенкой, килограмм сахару, буханки белого и черного хлеба. А сегодня утром, все уложив, он бегал по аптекам в поисках аэрона. В продаже его не было, и Виктор вернулся в «Арктику». Горничной, которая должна была принять у него номер, на месте не оказалось, он носился по этажам и даже шумел. Подумать только — через час «Меч-рыба» уйдет в море, и уйдет без него.

Наконец горничная приняла номер и подписала бумажку. Виктор скатился по лестнице вниз, но у выхода его задержал швейцар. Как и следовало ожидать, такси поблизости не было, и Виктор побежал к порту. С нелегким чемоданом и авоськой, весь мокрый, задыхаясь, добежал до переходного мостика и глянул на часы: траулер должен был отойти ровно через двадцать минут…