«А ты хочешь взять его с собой на всё своё путешествие?» — спросил я, чувствуя себя таким виноватым перед бедным маленьким нелюбимым созданием, что я склонялся к нему и целовал его, мои собственные глаза потускнели, когда так я сделал, поскольку я думал о своей возлюбленной на Земле и что она бы считала сокровищем такого ребенка, и какой нежной она бы была с ним. И как только я поцеловал его, он обнял своими маленькие ручками мою шею и улыбнулся мне в полусонном состоянии с такой благодарностью, что это должно было затронуть сердце женщины. И когда её лицо немного смягчилось, она ответила более любезно, чем говорила раньше:

«Я только, чтобы отнести его немного дальше, я верю, что затем он будет взят в сферу, где есть много, таких же, как он, детей, родители которых не безразличны к ним, и кто заботится о духах, кто испытывает нежные чувства к детям».

«Я рад слышать это», — сказал я, и затем мы устало тащились вместе некоторое время, пока не достигли небольшой группы скал, где было небольшое озеро с водой, возле которого мы присели, чтобы отдохнуть. Я сразу уснул, а когда я проснулся, женщина и ребенок исчезли.

Я поднялся и возобновил свой путь, и вскоре после этого прибыл к подножию гор, которые были созданы моей гордыней и тщеславием. Твердым, скалистым и крутым был путь через них, с недостаточной точкой опоры под ногами, чтобы поддержать падающего и весьма часто казалось, что эти скалы, которые были обязаны своим возникновением эгоистической гордыне, окажутся слишком обрывистыми, чтобы смочь подняться на них. И в то время, как я взбирался на них, я распознавал свою долю, которую я вложил в их сооружение, какие атомы моей гордыни посланы сюда, чтобы создать эти трудности, с которыми я теперь столкнулся.

Немногие из нас знают секреты наших собственных сердец. Мы так часто считаем, что это — более благородное честолюбие, чем простое само-возвеличивание, которое вдохновляет наши усилия, помещая нас на более высокий уровень, чем наших собратьев, которые не так хорошо приспособлены для борьбы за существование.

Я вспоминал свое прошлое со стыдом, когда я распознал, что большие скалы, одна за другой, были духовными символами камней преткновения, которые я укладывал в дорогу моих более слабых братьев, чьи бедные, грубые усилия, как когда-то казалось мне, только достойны быстрого прекращения для пользы всего истинного дела, и я страстно желал снова пережить свою земную жизнь, чтобы смочь добиться лучшего при этом и поддержать там, где я когда-то осуждал, помочь там, где я когда-то подавлял.

Я был настолько суровым к самому себе, вечно желающий достигнуть максимально возможного высокого мастерства в искусстве, что я никогда не был удовлетворен любым из моих собственных усилий — даже когда аплодисменты моих товарищей звучали в моих ушах, даже когда я отвоёвывал самые высокие награды у всех соперников — и таким образом, я предполагал, что наделён правом предъявлять такие же завышенные требования ко всем, кто стремился изучать мое красивое искусство. Я не мог видеть заслуг в усилиях бедных непосредственностей, которые были подобно ребёнку возле большого мастера интеллекта. Талантом, гением, я мог от всего сердца восхищаться, публично ценить, но к самодовольной заурядности у меня не было никакого сочувствия; к таковой у меня не было никакого желания даже помочь. Тогда мне было неизвестно, что те слабые силы были подобно крошечным зародышам, которые, хотя они никогда не будут развиваться во что-то ценное на Земле, будут всё же расцветать в совершенный цветок в великом Грядущем. В мои первые годы, когда я праздновал успех, и до того, как я погубил свою жизнь, я был полон самых бурных, самых честолюбивых снов, и несмотря на то, что в более поздних годах, когда горе и разочарования преподали мне что-то вроде сочувствия к борьбе других, всё же я не мог научиться чувствовать истинную сердечную симпатию к посредственности и её борьбе, и только теперь я распознал, что это была нехватка того сочувствия, которое и создало эти высокие скалы, столь типичные для моего высокомерия.

В своей печали и раскаянии при этом открытии я озирался, чтобы увидеть, а нет ли кого-либо возле меня более слабого, чем я сам, которому, возможно, ещё не слишком поздно оказать помощь на его путь, и когда я смотрел, я увидел выше меня на этой твердой дороге молодого человека, силы которого были истощены почти полностью при его попытках взобраться на эти скалы, которые фамильная гордость и тщеславие накопили для него при стремлении стать в один ряд со знатными и богатыми — гордость, ради которой он пожертвовал всеми теми, кого должен был бы считать самыми дорогими. Он цеплялся за выступающую часть скалы, и был настолько обессиленным, что, казалось, вот-вот опустит руки и упадёт.

Я кричал ему, чтобы держался, и вскоре взобрался туда, где он был, и там с некоторыми трудностями начал тащить его на вершину тех скал. Мои силы, очевидно, удвоились, так как я был более готов помочь ему, в качестве некого утешения за угрызение совести, и которое я ныне ощущал при размышлении о том, сколько слабых душ я подавил в прошлом.

Когда мы достигли вершины и присели отдохнуть, я нашёл себя израненным и оборванным об острые камни, на которые мы натыкались. Но я также обнаружил, что в моей борьбе по поднятию моего груза эгоистичной гордости, он спал с меня и отошёл, и когда я оглядывался назад на путь, которым я поднялся, я одел снова себя в рубище и посыпал голову прахом смирения, и я решил, что возвращусь на Землю и буду помогать некоторым из тех более слабых к полному пониманию моего искусства. Я пытался бы найти, как я мог бы оказать им помощь моим более высоким познанием. Где я давил робкое стремление души, я теперь буду ободрять; где мой острый язык и моё остроумие ранили, я буду стремиться исцелять. Я теперь знал, что ни один не имеет права презирать своего более слабого брата или подавлять его надежды, потому что более продвинутому уму они кажутся незначительными и банальными.

Я долго сидел на той горе, размышляя об этих вещах — молодой человек, которому я помог, продолжал движение без меня. Наконец я поднялся и медленно направился к глубокому ущелью, которое было перекрыто сломанным мостом, я приблизился к высоким вратам, у которых было много ожидающих духов, и они пробовали различными средствами открыть их с тем, чтобы они могли пройти сквозь них. Некоторые пытались силой, другие пытались подняться на верх, иные стремились найти некий секретный ключ, и когда один за другим пытающиеся, иссякали, некоторые из оставшихся снова стремились утешить разочарованных. Когда я подошёл, шесть или семь духов, кто по-прежнему висел на вратах, отступили назад, с любопытством смотря на то, что я буду делать. Это были большие врата, что казались мне, покрыты листами железа, хотя их истинной природы, я даже теперь не знаю. Они были такими высокими и такими гладкими, что никто не мог подняться на них, настолько прочными они были, что тщетно было мечтать о применении к ним силы, и так прочно закрыты, что, казалось, нет никакой возможности их открыть. Я стоял перед ними в отчаянии, задаваясь вопросом, что я должен делать теперь, когда вдруг я увидел бедную женщину возле себя, которая горько плакала от разочарования; она была здесь довольно долгое время и попыталась напрасно открыть врата. Я попытался приложить все свои усилия, чтобы утешить её и дать ей всевозможную надежду, которую мог, и в то время, как я делал это, прочные врата растаяли перед нами, и мы прошли внутрь. Затем, также внезапно я увидел, что они снова поднялись позади меня, в то время как женщина исчезла, а возле моста стоял немощный старика, сильно согнувшийся. В то время, как я ещё удивлялся странным вратам, голос сказал мне: «Это — врата добрых деяний и добрых мыслей. Те, кто находится по другую сторону, должны ждать пока их добрые мысли и поступки по отношению к другим, станут более весомыми, чтобы придавить врата, и тогда они откроются для них, подобно, как они открылись для тебя, когда ты так старался помочь своим собратьям».