– Очень скоро, – улыбнулась женщина. – Очень.

– Брр-р-р! Стоять! – точно из бочки прогремел голос Бода, и рука впередиидущего схватилась за заиндевевшие поводья. И вновь, как и когда-то, не удержав равновесие, Ивес растянулся в полный рост. Обнаруживший себя подо льдом белый пух тут же набился мужчине в рот, нос и даже уши.

– Какая Жаба велела остановить?!

Зое могла бы улыбнуться. Она почти сделала это, но за мгновение до остекленевший взгляд уцепился за ряд вмёрзших в обочину домов, сразу за которыми начиналась река. Едва заметная, и тем не менее очевидная напряжённость поселилась в окнах и здешних дворах. Непросто было смотреть против ветра, однако девушка отчётливо различила, как, поднявшись над полыньей, чья-то фигура прогнулась под тяжестью пары деревянных вёдер. Как не глянь, но на мужчину эта тень ну никак не походила.

«Как так?»

Обернулась. Уже вдоволь наездившийся и, точно ребенок, сидящий меж тюков, Асс поднял совершенно несчастный взгляд. Тонкими струйками ледяная пыль ссыпалась с сафьяновых сапог, плаща, макушки и… одним словом, отовсюду, где она могла набиться.

– Ты же сказал, что силы обороны стронулись?

– С-с-сказал, – не особенно уверенно сообщил торговец, и обледеневшая борода стала клином. – Им то же, что и в-вам с-с-сказал.

Раз сказал, значит, должны были уйти. Эта мысль была столь очевидна, что не заслуживала права быть озвученной. Аккуратно отстранив завозившегося недовольно мальчишку, Зое приподнялась в козлах. Нет, не разглядеть.

– Бабы среди войны так не разгуливают, а значит, не тронулись. Может, кто другую весть принёс, – подытожила девушка.

Молчание. Всё же несколько сдавший за последние годы мельник взглянул на неё странно неуверенно. Понимание сказанного пришло к нему не сразу, но и после особенной уверенности сей факт не добавил.

– Схожу-ка я, – глухо сообщил ещё один бочонок. Пригладив бороду, что, в общем, не сделало её сколь-нибудь менее белой, Бод подмигнул выпучившему на него круглые и абсолютно не понимающие глаза карапузу.

Мона поджала пухлые губы, однако, обладая чем-то, чего Зое понять не могла, не стала лезть под руку. Мужчина не спрашивал и не советовался. Он просто сообщил и сразу стронулся. Рваное облако белых мошек, едва различимых, но кусачих, пожрало широкую спину, и хруст из-под сапог тут же стих, равно как и прочие звуки. Дети не знали, кто такие луизиты, не понимали нависшей опасности, но и они, чувствуя общее настроение, притихли, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания.

Обходя людей, бесцветный вал двинулся дальше. Ещё один. Бод вернулся прорвав третий.

– Свои, – прогудел мужчина, однако выдохов облечения не последовало. Многие присутствующие знали нового мельника с детства, и не им нужно было объяснять, что означал этот бесцветный тон.

Сопнув, выгоняя белых мошек из-под носа, Гюстав проснулся. Непонимающе моргнул и поднял взгляд. Глаза у него были чёрными точно как у отца.

«Ну давай, договаривай уже».

Ноздри мужчины раздулись. Не в характере Бода было тянуть паузу, и потому он выдал всё, что увидел, стоило очередному валу сойти:

– Дети, а вы видели когда-нибудь рыцаря в латах?

«Однажды я видел одного из них. Потом я увидел второго, а после и третьего. Я много их видел, и знаете что? Я до сих пор понятие не имею, что лучше: прихлопнуть или подождать пока сам слетит».

(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).

Нужно ли описывать реакцию, которая и без того была очевидна? Возопив и заулюкав, малолетние деревенские попрыгали с саней, побросали ледяные «игрушки», которые многие собирали по дороге. Радости их не было предела, но это никоим образом не относилось ко взрослым. Многие не понаслышке знали этот тон, и не им нужно было объяснять, что мельник сказал куда больше, чем прозвучало.

Рыцарь, лишь один, и это уже само по себе было странно. В военное время сотню было куда проще встретить, чем десяток и, соответственно, куда как проще, чем одиночку, даже без пары. Захрустел белый пепел под сапогами, и сэр, надо отдать ему должное, – самый настоящий, забросил поводья на сбившуюся в колтун гриву. Сделал шаг, и тут же волна ребятни захлестнула его, не дав и шанса продвинуться ещё сколь-либо.

Крестьяне не любят рыцарей, и это так. Не любят все: и те, кто встречались с ним на поле брани, и те, кто только слышали о высоком искусстве рубки голов[3]. Человек на величественном коне и в блистающем металле, недостижимо могучий, точно демон или ангел. Сила и власть, дарованная по праву рождения. Мало кто любит лучших, но их уважают, признают величие, а в смутное время только это и требовалось.

Сила манила, точно свет фонаря, даже если на проверку дворянин и не настолько превосходил по внешности местных. Не более чем побитый жизнью и алебардами вассал некого господина, напяливший железо и позаимствовавший чужого коня, так как свой уже давно успел состариться. Способен ли он был кого защитить? Иллюзия и не более того.

Кашлянув в кулак, Гай покосился на Ивеса. Мужчина был чёрен и хмур, точно грядущая буря. Изжёванная соломинка гуляла у него во рту, а взгляд говорил, ясно и отчётливо: «И накой?! Не надо нам никаких мосье!»

– Ну всё-всё, – улыбнувшись, попытался успокоить ребятню рыцарь.

Да какое там, из сыра и опилок, мальчишки и девчонки окружили старика, не замечая друг друга. Кто-то стоял, словно ноги его вкопали, как это делали Хлоя и Артюр, всматривающиеся в сложный орнамент на нагруднике, прочие же скакали, пытаясь дотянуться до чего-то чуть более существенного. Металлическая перчатка легла на филигранную рукоять. Вздох. Атаковать рыцарь и не думал, скорее, напротив: пытался защитить свою честь. Отстоять достоинство в общем, и этот самый меч в частности.

– Гюстав!

На общей волне обрётший решимость мальчишка бросил на отца непонимающий, а спустя мгновение опустил разочарованный взгляд. Последовав дурному примеру, его сосед тут же уцепился за ножны, что покачивались на боку мужчины.

Пока что Гаю было не до них. Пока что.

– В кадушку засуну! – вторила Зое, и мальчишка сразу втянул голову в плечи.

Сопнув обиженно, Гюстав по локти сунул руки в карманы. Досада проступила сквозь обычную маску безразличия.

«Ну вот, может же, если захочет, – удовлетворённо подумала мать. – Ну в точности отец».

***

Сефас, кузнец, приютивший их когда-то, сделал это вновь. При предыдущей их встрече только намеривающийся приблизиться к этой страшной дате – пятьдесят, мужчина в памяти Зое смотрелся необыкновенно молодо и бойко.

Брис тогда даже позволил себе, возможно, грубый по местному, но конкретный комплимент:

– Черепах ешь?

На что кузнец в той же манере, взлохматив затылок и, криво усмехнувшись, ответил:

– Если те с фасолью, то чего нет?

Как ни жаль, но на самом деле к рептилиям кузнец не имел никакого отношения. Всего пара слившихся в бесконечную череду забот лет, и лицо Сефаса разительно изменилось. Старость шрамами морщин прошлась по лбу, посеребрила вихры и сгорбила их знакомого. Глаза его выцвели, а движения стали совершенно скованными.[4] Из мужчины в старика. Обезаруживающими были эти перемены, но ещё более удручающе прозвучала новость.

– Мы отрезаны, – взлохматив затылок и криво усмехнувшись, заметил кузнец. Совсем не весило усмехнувшись.

Комната перевернулась, и оказавшийся вопреки обыкновения над головами пол с оглушающей мощью шарахнул всех присутствующих по затылку. По глазам ударил ослепляющий снежный отблеск. Всего два слова, но в них прозвучало всё. Что здесь можно добавить? «Но они же позади!» Мысли Зое запрыгали, да так скоро, что даже сама она не имела и шанса ухватить какую-нибудь за хвост. По счастью, ей никогда и не требовалось думать, чтобы говорить.

«Да вы издеваетесь!»

– Это как? – с нажимом вопросила девушка. – Они же шли на Арлем? Были позади!