— У-ух… — сильнее взялся я за колющийся от смеха живот. — Не беспокойся, пол чистый — мистер Дубов позаботился.

— Да я не… — тяжело выдохнула она. — беспокоюсь…

— Славно.

— Я пойду… полежу… — с нисходящей улыбкой двинулась она в сторону кровати.

— Как скажешь, — сказав, я принялся есть незначительно остывшие макароны.

Моя улыбка, в отличие от Уонки, пропала в это же мгновенье. Мои мысли впустили в себя вечно движущие, вечно работающие алгоритмы, которые словно играя выстраивали целые механизмы, схемы и варианты всевозможных решений и связующих их причинно-следственных связей.

Однако на сознании было тепло и светло, словно я вновь окунулся в первый раз, когда взял пневматический пистолет, подаренный дядей, в руки, стоя напротив нескольких маленьких квадратных чёрных мишеней, прикреплённых к некой деревянной тумбе на движущейся основе. Мой первый выстрел, если память мне не изменяет, был в цель. И как я тогда радовался с этого… Как прыгал и скакал вокруг улыбающегося дяди, говорящего тогда слова одобрения и поддержки в моей адрес… Незабываемо.

— Миша, ты поел?

— Я?.. — я неуверенно вышел из воспоминаний, с некоторой грустью посмотрев на стол, и ответил: — Да, я поел.

Уонка встала с кровати, движимой неизвестными намерениями. До этого я слышал, как она шебуршилась что-то надевая.

В тот момент я встал со стула взяв в руки свою грязную тарелку со стаканом, поставил их возле раковины и уже было хотел убрать томатный соус в холодильник, как томным шёпотом в правое ухо она произнесла:

— Не против заняться… любовью?..

Если говорить начистоту, то я специально подпустил её так близко, и я действительно ожидал примерно такого исхода событий, как только услышал, что она вставала с кровати.

— Смотря про какую ты говоришь, — негромко произнёс я, смотря на неё украдкой.

— Я про… — она коснулась правой ладонью моего члена. Я продолжал невозмутимо стоять с банкой томатной пасты в руке. — это… — и слегка погладила его.

— Понял, но сначала дай мне закончить действие, — будучи движимым логикой сказал я.

Она молча кивнула, я поставил банку в холодильник, несильно захлопнув дверцу.

Вот я подхожу к ней, вижу, как она на мгновение пытается сделать шаг назад, но в итоге принимает решение стоять до последнего. Я не знал с чем связано это, но и гадать не хотел, потому что старался отложить все ненужные в тот момент мысли на второй план.

Обнимаю двумя руками её за плечи и делаю вопросительный жест на разрешение, как получаю подтверждение, и она вцепляется своими губами в мои.

Моё сердце колотится как бешеное. Но не от того, что я испытываю стресс или пребываю в непривычной ситуации, обстановке или времени, а от неопределимого наплыва красного возбуждения, льющегося во все существующие капилляры и сосуды.

Мой орган, не удостоившийся на протяжении года хоть какой-либо разрядке, по причине простого нежелания и отсутствия интереса к данному занятию, полыхал как вулкан, в данный момент ещё не извергающий, но готовый извергать лаву.

А руки, лишившись некоторой части массы из-за отсутствия какой-либо нагрузки и использования тяжёлых наркотиков в прошлом, пытались не сломаться от лютого напряжения, как и в мышцах, так и в костях, в которые отдаётся меньшая часть существующих сил.

Какого-то неизвестного хрена Уонка засовывает свой язык мне в рот. Подобный опыт у меня впервые. Возможно такое бывало с Бертой, но вероятность этого крайне мала, из-за того, что на протяжении жизни я стараюсь запоминать подобные моменты для возможности либо воспроизвести их, хоть и без деталей, либо просто держать у себя в голове на случай жизненной ситуации, даже если информация до невозможности бесполезна и представляет из себя что-то между говном и поливанием грядок во время ливня.

Ощущая неистовое желание, я обхватываю её пятую точку руками — она ошарашенно посмотрела на меня, а после нескольких минут массирования и взгляд поплыл, и сама она расслабилась.

Вот и думаю я тогда: «Пора!»

Ловким движением беру её на руки, обхватывая левой её ноги, а правой тело, и кладу на кровать, снимая с себя одежду. Она же лежит и смотрит на меня, протягивает с тумбочки презерватив.

— Знаешь же, чего я хочу, — взяв, я открыл его и уже хотел было надеть, как Уонка берёт его с моих рук и обхватив одной ладонью член, неспешно, и даже, я бы сказал, неприлично пошло, натягивает его во всю длину.

— Да как тут не знать, — удивилась она. — Легко понять, зная твои принципы.

— Ага.

Натянув, она легла на спину.

— Давайте же, разденьте меня, «мистер серьёзность», — мило смеясь в ладошку пропела она.

Я лёгкими движениями раскрыл халат, открыв для себя вид на белое кружевное бельё, и тут же притянул её к себе, усадив в вертикальное положение и слыша, как она озорно хохочет мне за спину, сняв не с первой попытки бюстгальтер дрожащими руками я присосался к левой груди, когда другую мял рукой.

Слишком маленькая по меркам знакомых мне женщин, однако ощущается она как нечто дорогое, нечто желанное и неоценимое. Уонка перестала хихикать, начав что-то мычать и сильнее притягивать к себе рукой, когда другой наяривала мне по самое не хочу. Я не был против, а даже рад, что ей это приятно.

Так продлилось свыше шести минут. Я не считал время, не было желания, поэтому точное значение сказать не могу. И как только понял, что она готова и пребывает на максимуме необходимого, и что я сам вот-вот щас лопну от перевозбуждения, неопределимо отдающегося в сердце, голову и член, я снял с неё халат с трусами и как можно аккуратнее вновь уложил на кровать.

И хоть я не планировал вставать, всё же нужно выключить везде свет, за исключением лампы. Счета мистеру Дубову я не хочу повышать. Я встал с кровати и выключил его на кухонной части номера, в прихожей и над самой кроватью, включив прикроватную лампу сферической формы.

— Готова?.. — спросил я хриплым голосом.

— Как никогда… — слишком тихо ответила она, смотря на меня томным взглядом.

— Ну что ж… начали…

Я нагнулся над ней, и поводив немного по бритому лобку, начал медленно вставлять.

— Ты мне нравишься! — смущённо произнесла моя подруга детства нараспев, при этом смотря в изысканную белую плитку.

Это было когда мне только-только исполнилось четырнадцать лет. Конец декабря, на Шовехере осень. Я с немыслимой усталостью после разного рода тренировок, — от простой беготни с амуницией до стрельбы навскидку на дальнюю дистанцию по мишеням в один фут с минимальным порогом в восемьдесят процентов фактических попаданий, — с Эрлом возвращался домой на челноке. Мои мысли неслись от простой горячей ванны до просматривания статей в интернете на интересные темы. Тяжёлые вдохи и выдохи выпускались из моей груди, ноги не держали, руки не слушались, глаза сами по себе закрывались. И в таком физическом положении, меня, приземлившегося на соответствующей взлётной площадке в сопровождении доверенных лиц встречает близкий для меня человек, сразу же вставший и ринувшийся ко мне с дивана в главном холле.

Однако этот человек не учёл то, что я был не в настроении.

Меня вообще раньше было легко разозлить, оскорбить. Быть может, это связано с тем, что тогда я был четырнадцатилетним дебилом, а быть может здесь вопрос уже касаемо всего пережитого, хотя я уже не нахожу в своём детстве каких-либо определённых причин для объяснения нынешних руководствующих мною принципов и мыслей.

После её неожиданных слов позади стоящие телохранители решили уйти без команды. Я был не против.

Остались только мы вдвоём, пребывающие в тишине уже как три минуты.

Она смотрела себе под ноги, опустив спину так, что казалось, что она кланяется предо мной. Я же, ведомый неизвестно чем, просто продолжал невозмутимо смотреть на неё, когда мои мысли набирали неприятные обороты.

— И чем, — начал я негромко, но твёрдо. — же я тебе нравлюсь?