— Отличный удар, мисс, — одобрительно отозвался водитель.

А я вопросительно посмотрел на Агнес с Марлой — с их-то талантами нас бы никто не потревожил. Старшая даже бровью не повела, а Марла все-таки шепнула на ухо: мол, нечего рекламировать свои таланты на весь город.

При этом, Сан-Франциско выглядел весьма неплохо. Чувствовалось, что город живет — ни одного обветшалого дома и рваных черных пакетов вместо окон. Рядом с блокпостами в закрытые кварталы поддерживалась идеальная чистота — нищие не пересекали незримую черту рядом с ними. Опять же, дорога, по которой мы ехали, не была перегорожена — то есть, местной голытьбе не позволяли этого делать.

У меня, в общем-то, было сочувствие к обездоленным людям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации — но после нескольких попыток зарезать и обокрасть мирных монашек, оно изрядно поубавилось. Желания читать нотации и учить, как жить, впрочем, тоже не нашлось — сам чуть дважды в рабство не попал и некоторое время работал за еду. Да и сейчас — не сказать, что будущее безоблачно. Вот уж кому точно стоит держать свои советы при себе…

Но самое важное, в Сан-Франциско была власть — тот самый кулак, что выбивает за свою территорию все беззаконие, позволяя детям гулять по улицам, а женщинам в одиночку ходить по гостям. Это, пожалуй, самое сильное впечатление от посещения монастырского квартала, занявшего солидную территорию за развилкой на Голден гейт авеню — стоило заехать внутрь, и как в прошлое вернулся. Чистые окна, гул кондиционеров(!) на первых этажах, спокойно прогуливающиеся люди и цветники, разбитые в клумбах по обочинам — правда, утилитарно-практичные, со всяким съестным. Из необычного, разве что, перекинутые мостки между домами на высоте — чтобы не выходить на улицу.

В общем, порядок был такой, что хотелось тут жить. Возможно, в остальных кварталах не хуже.

Проблема, что властей в городе было слишком много — на каждом закрытом квартале, который мы проезжали, был свой герб — обычно простенький, неброский, без закоса под средневековье, но все-таки герб, намалеванный на щите при въезде.

Да даже у мостов в сторону города был герб — тот самый мост белой краской, соединяющий синие берега. И зарабатывали там неплохо: держали нехилую охрану при автоматах и броневиках на въезде и выезде, жили с семьями — целый городок был в опорах на мосту Зампа, который мы проехали первым, а на Треже айленде, люди которого подгребли под себя мосты между Окландом и Сан-Франциско, были целые поместья с обрабатываемыми полями. Машины ведь глохли, оказавшись поднятыми на метр от земли. С наката проехать мост было невозможно, так что владельцам грузовиков приходилось платить — за буксировку на веревке, в которую были впряжены крепкие мужики. Ну а так как товаропоток между крупным центром и областью не останавливался, то у хозяев мостов с десятины были и продукты, и оружие с патронами, и товары на обмен.

Думаю, остальные «гербовые» кварталы тоже существовали по принципу «маленького штата» в большой стране — свои правила, своя территория и какой-то специфический товар или услуги, необходимые остальным. Кто-то наверняка грызется по мелочи, конкурирует, мягко или грубо отжимает рынки сбыта — но в мирное время было бы то же самое. Главное, чтобы действовал общий закон — выступить единым фронтом против внешнего врага.

И вот теперь кто-то из местных бугров, судя по письму приора Эллен, соблазнился щедрыми дарами и принял сторону президента. Не удивлюсь, если банды, указанные ею, это и есть владельцы гербов — а кем же еще они могут быть в глазах Ордена и церкви?..

То есть, город на пороге внутренней войны и большой крови. На пороге — потому что он еще не горел с четырех концов, и стреляли в нем, я бы сказал, умеренно — по крайней мере, воздух над нами не гудел крупным калибром…

Враг внутренний — это не враг внешний, никто не станет требовать действовать всей толпой, чтобы замирить старых конкурентов. Ну а когда чужие войска подойдут к городу — выставлять окажется и поздно, и некого. Проблема…

А ведь где-то здесь должны быть и военные, и местные власти — или за три года, пока я спал, их выдавили из города настолько, что глобальными проблемами вынужден заниматься монашеский орден?..

Пока я размышлял, со стороны «непростой» двухэтажки подошли новые лица — даже целая группа почтенных дам, замершая чуть сбоку от Агнес и вслушивающаяся в слова проповеди с живым интересом.

— Ведь сказано: «Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых»! Сказано: «Нечестивый берет подарок из пазухи, чтобы извратить пути правосудия»! — Агнес сделала вид, что только сейчас заметила новых людей. — Коммодор Маурин! — Поклонилась сестра. — Прощения прошу за горячность.

О, а вот и наше высокое начальство — тут же присмотрелся я к коммодору, весьма выделяющейся из свиты властным взглядом и полуулыбкой, обращенной к Агнес. Что можно сказать: в возрасте, но живой блеск синих глаз ее сильно молодит. В отличие от иных в собственной свите, весьма подтянута, осанка прямая, рост — на голову выше остальных, что явно доставляет ее окружению некоторое неудобство. Вон — четверо монахинь возле нее в более темных, чем у остальных, робах все еще не определились, осуждают ли они поведение рядовой сестры или же горячо поддерживают — для этого они стояли на шаг позади коммодора и не могли видеть ее благосклонность, а нагло заглядывать в лицо коммодору опасались. Поэтому вся свита выглядела одинаково задумчивой.

Явно ведь, не каждый день скандалят перед дверьми — да еще при чужих: велосипедистов и их кэб еще никто никуда не отпускал. Правда, не сказать, что те тяготились заминкой — вроде, даже нравилось им, стояли-поддакивали.

— Нет причин для раскаяния, сестра. Сердце твое занято верой и правдой, и это хорошо, значит, нет там иному места. Ибо сказано в Евангелии от Марка: «Извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, — все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека».

Свита тут же закивала, горячо поддерживая.

— Благодарю, коммодор, — замерла сестра Агнес в смиренном поклоне.

— Расскажешь ли нам, кто пустил в свое сердце грех лихоимства?

— Коммодор Милена, — словно бы с заминкой и неохотой произнесла она.

Небольшая толпа слушателей охнула.

— Пройдем со мной сестра, расскажешь мне в подробностях, — посерьезнела Маурин, жестом показав следовать за ней, в сторону двухэтажных хором.

«Акт дискредитации коммодора Милены произведен успешно?» — Хмыкнул я. — «Хрена с два Агнес тут распиналась просто так…»

Собрался было идти за ними, но Марла придержала, головой кивнув в сторону восьмиэтажки.

— Бывшая гостиница, — шепнула она. — Нам туда.

Да и толпа расступилась, явно давая нам дорогу — вместо того, чтобы самим зайти, с интересом смотрели на нас. Так что пришлось семенить мелким шагом в ту сторону.

При себе у меня — только маленькая сумка с письмом и «подарками». Марла прихватила похожую торбу через плечо. Остальной багаж был доверен сестрам.

«Надеюсь, тут не воруют…» — Пронеслось в голове с изрядным скепсисом.

Хотя лично мне потерять было бы обидно только винтовку — но там тварь десятого уровня в комплекте, так что царствие небесное тем, кто решит украсть…

Оглянувшись еще раз на фасад — интересный рисунок кирпича — я шагнул внутрь.

На двоих нам от щедрот выделили номер с двухъярусной кроватью — тесный, с единственным окном, выходящим на внутреннюю территорию квартала.

Из плюсов — тут был душ, из минусов — вода не регулировалась никак, предлагалось привыкать к еле теплой слабой струе. Ну, хоть так…

Оглянулся вокруг талантом — хотя бы без соседей. Или те еще не вернулись обратно?..

— Небогато, — походил я по местной тесноте, отметив крепление под снятый кем-то телевизор.

— Сестра Агнес была столь пламенна в своей проповеди, что нам выдали самое скромное, что тут есть, — пояснила Марла, падая на нижний ярус постели.